Ему пригрезился закат другой эпохи
В пленительнейшей неге предрассветной дрёмы,
Но как обычно утро растворимым кофе
Оставило лишь горький вкус взамен истомы.
Припомнил он, как гордо храмовый Юпитер
С рассветом привечал сиянье Аполлона,
И нацепил затёртый, но уютный свитер,
Не слыша истеричный дребезг телефона.
Он вспомнил, на тропинке прямо за домами
Среди тенистых парков виллы Диомеда
Его ждала весталка с нежными руками,
Нарушив чистоту святейшего обета.
На ложе из травы среди цветов вербены
Они превозносили радость юной жизни -
В конце ему достался лишь песок арены,
Она себя сожгла под гнётом укоризны.
Теперь же у него кровят в желудке язвы,
На пальцах расцвели следы он никотина.
Случается, сжимают горло его спазмы,
Но он их глушит в миг таблеткой бромгексина.
Теперь же у него совсем друге битвы:
Затеянный ремонт, с соседом справа стычки.
Шагает на работу он с порезом бритвы,
Пытаясь распалить свои сырые спички.
Он вспомнил запах пота, смешанного с кровью,
Блеск острого клинка и ласку рукояти,
Услышал как противник, захлебнувшись болью,
Молился бесноватой черни о пощаде.
И славили раба усерднее, чем Бога -
Сама старуха Смерть знавала его имя.
Повелевала им не знать в златых чертогах,
А он, презренный раб, повелевал над ними.
Не тратя лишних слов, он выжал увольненье -
Мучительно свободу заслужил когда-то:
Ему патриций дал своё благословенье
И рудис, обагрённый кровью его брата.
Припомнил он последний день его Помпеи,
Как истлевал в ладонях рудис вместе с кожей.
Теперь же он идёт в тени пустой аллеи,
Совсем не ощущая судорожной дрожи.
В его глазах сгорает давняя эпоха,
Над головой пылает солнца жёлтый кратер,
Но, собирая жизнь свою по жалким крохам,
Не молит ни о чём последний гладиатор.
Миша Гай
