II
Но чуть стихи раздались в тишине,
Тоска неясная о чем-то неземном.
Минский
Я помню вечер, бледно-скромный,
Цветы усталых георгин,
И детский взор, — он мне напомнил
II
Я пережил дни искушений тайных,
С конки сошла она шагом богини,
(Лилия белая, взросшая в тине!)
Долго смотрел я на правильность линий
Ты — что загадка, вовек не разгадывающаяся!
Ты — что строфа, непокорно не складывающаяся!
Мучат глаза твои душу выведывательностями,
Мне опять приснились дебри,
Глушь пустынь, заката тишь.
Желтый лев крадется к зебре
Душен воздух вольных прерий,
Жгучи отблески лазури,
И в палящей атмосфере
Отдамся ль я случайному наитью,
Сознательно ль — кую и правлю стих —
Я всё ж останусь телеграфной нитью,
Море — в бессильном покое,
Образ движенья исчез.
Море — как будто литое
Много женщин крепкотелых,
Мне одна мила.
И пьяней, чем водка белых,
Мне говорят, что Марина многим дарит свои ласки.
Что ж! получаю ли я меньше любви оттого?
Если солнце живит шиповник в саду у соседа,
Хуже ль в саду у меня алый сверкает тюльпан?
Если Зефир овеял Лукании луг утомлённый,
Лацию в летний день меньше ль прохлады он даст?
Я не всходил на Гималаи,
Жемчужин не искал на дне,
Паломником не плыл на Цейлон, —
Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Эту ночь я дышал тишиной.
Но таинственен был ускользающий сон.
В эту ночь ты мечтала со мной.