Петух взбег на навоз, а рыть начав тот вскоре,
Жемчужины вот он дорылся в оном соре.
Увидевши ее: «Что нужды, — говорит, —
Хоть глотку пьяную закрыл, отвисши зоб,
Не во́зьмешь ли с собой ты бочку пива в гроб?
И так же ли счастлив мнишь в будущем быть веке,
Плачьте днесь, мол очи, вашу участь злую,
Плачьте ныне, ах! плачьте, без вопроса вскую:
Аминта не желает зрети на вас больше
Роскоши всякой недруг превеликой,
Ненавистница любви хоть коликой,
Мучительница страстей и всей ласки,
Что бы я ныне ни вещал,
Но словом вздохи мешают;
Чую, что вольность потерял;
Там всяк друг на друга злится,
Нет почести отцу, брату,
Ни князь, ниже царь не чтится;
Сему потоку быть стало
С слёз любовничьих начало,
Которые чрез их плач смешенный со стоном
Падших за отчизну покрывает здесь земля,
Ревность к жаркой битве сделалась уже в них тля.
Греция вся, быв едва не порабощенна,
Невозможно быть довольным,
Когда красота едина
Под законом своевольным
Не кажи больше моей днесь памяти слабкой,
Что невозможно в свете жить без любви сладкой,
Не кажи, моё сердце, надобно чтоб Слава
Токмо бы нам божились, что любят нас о́ны,
Что боятся оскорбить и чинить нам споны,
И что потом все тщатся всяко утаити
Бесстыдный родомонт, иль буйвол, слон, иль кит,
Гора, полна мышей, о винной бочки вид!
Accidit id linguis Tibi (Homero ex urbibus olim
Quas septem numerant) has numerare licet.
Itala vult sermone suo fieri Italum amoenum;
Три славных красот ко мне любовью горели,
В любви за небесчастна все меня имели.
Я знал побеждать сердца всем непобедимы,
Пристающих к земли той един бог любезный,
И умам чувствительным всегда он полезный.
Разум, что имать очи живы, прозорливы,