Казалось мне, что в ней жила тоска,
А в глубине какой-то холод спрятан,
Врезаясь в сердце пулей у виска,
А револьвер рука держала чья-то.
Мне захотелось чем-то ей помочь.
Пусть, никудышный вовсе я спаситель.
Во мне, крича, поэт и искуситель
Прогнали всю несмелость тихо прочь.
Большой знаток родного языка,
Я никогда не сетовал на слабость.
Тоска, неразделенная тоска
Такой родной мне в женщине казалась.
Ее водил я в мыслей бурелом
Изяществом и Пушкина, и Гете.
Но я напоминал ей идиота,
С лицом, обезображенным умом.
В сухом остатке мыслей торжества
Одна лишь мысль тревожила мой разум:
То не тоска была, а красота,
Та самая, из песен и рассказов.
Кто навязал для женщин путь иной,
Чем тайный смысл ее первопричинный:
Скатиться вниз до равенства со мной,
Унизившись до равенства мужчиной?
Я чувствую, что тоже виноват,
И этот грех уйдет со мною в землю;
На искупленье трачу весь талант,
Иных решений даже не приемлю.
Но в трудный миг, измученный тоской,
Когда у жизни есть на то причины,
Я счастлив тем, что я рожден мужчиной,
Чтоб наслаждаться женской красотой.
