Главная Русская поэзия Константин Бальмонт

Ордалии

Администратор 15 января 2018 Рейтинг: 0 Голосов: 0 516 просмотров

Я стал как тонкий бледный серп Луны,
В ночи восстав от пиршества печалей.
Долг. Долг. Должна. Я должен. Мы должны.

Но я пришёл сюда из вольных далей.
Ты, Сильный, в чьё лицо смотрю сейчас,
Пытуй меня, веди путём ордалий.

В мои глаза стремя бездонность глаз,
К ордалиям он вёл тропинкой сонной:
Весы, огонь, вода, полночный час,

Отрава, плуг в отрезе раскалённый,
Сосуд с водой, где идол вымыт был,
Змея, и губы, и цветок замглённый.

Их десять, страшных, в капище, кадил,
Их десять, совершеннейших пытаний,
Узлов, острий, их десять в жерлах сил.

Вот, углубилось зеркало гаданий.
Став на весы, качался я, звеня,
Был взвешен, найден легче воздыханий.

Прошёл через сплетения огня,
И, вскрикнув, вышел с ликом обожжённым.
В воде, остыв, забыл о цвете дня.

В полночный час я весь был запылённым,
Меж тем как к Тайной Вечери я шёл.
Я выпил яд, и утонул в бездонном.

Горячим плугом, возле серых сёл,
Вспахал такую пашню, что поныне
Там только жгучий стебель рос и цвёл.

Сосуд с водой, где идол был, в гордыне
Я опрокинул, влага потекла,
Семь дней пути лишь цвет цветёт полыни.

Змея свила мне тридцать три узла,
И я возник посмешищем дракона,
Дробя собой без счёта зеркала.

Я губы пил, но я не видел лона,
К которому я весь приник, дрожа,
Отверг губами губы, в вихре стона.

И длинная означилась межа,
На ней цветок был, царственник замглённый,
Коснулся, цвет его был шар ежа.

Я десять воплей издал исступлённый,
Я десять, в пытке, разорвал узлов,
И был один, дрожащий, побеждённый.

А в зыбях сна был гул колоколов.

О, то был час, — о, то был час,
Когда кошмары, налегая,
Всю смелость выпивают в нас, —
Но быстро опознал врага я.

Был в вихре вражьих голосов,
Но шёл путём ведуще-тесным,
И при качании весов
Был найден ценно-полновесным.

Как золотистое зерно,
Как самородок, в прахах цельный,
Как многозмейное звено,
Что держит якорь корабельный.

Не рыдая, дождался я огненных рдяных ордалий,
‎Не вздыхая, смотрел, как горит, раздвигаясь, костёр,
Самоскрепленный дух — как клинок из отточенной стали,
‎Человеческий дух в испытаньях бывает хитёр.

Я припомнил, как в дни возвещений, что знала Кассандра,
‎Человеческий ток был сожжён в прославленье погонь,
Я припомнил тот знак, при котором, горя, саламандра
‎Не сгорает, а лишь веселит заплясавший огонь.

И взглянув как Весна, я взошёл в задрожавшее пламя,
‎Отступила стена, отступила другая стена,
Через огненный путь я пронёс многоцветное знамя,
‎И, не тронут огнём, наклонился к кринице без дна.

И помолясь святой водице,
Её ничем не осквернил.
От благ своих дал зверю, птице,
Был осребрён от звёздных сил.

Был позлащён верховным Шаром,
Что Солнцем назвал в песне я.
Предупреждающим пожаром
Я был в провалах Бытия.

Полночный час я весь окутал в тучи,
Поил в ночи, для должных мигов, гром,
Псалмы души зарнились мне, певучи,
И колосились молнии кругом.

Насущный хлеб от злой спасая чары,
Я возлюбил небесное гумно,
И я восполнил звёздные амбары,
Им принеся душистое зерно.

Ах, яд в отравных снах красив,
‎И искусился ядом я.
Но выпил яд, заговорив,
Я им не портил стебли нив,
В свой дух отраву мысли влив,
‎Я говорил: Душа — моя.

О, я других не отравлял,
‎Клянусь, что в этом честен стих.
И может быть, я робко-мал,
Но я в соблазн ядов не впал,
Я лишь горел, перегорал,
‎Пока, свечой, я не затих.

Я с Богом не вступаю в спор,
‎Я весь в священной тишине.
На полноцветный став ковёр,
Я кончил с ядом разговор,
И не отравлен мой убор,
‎Хоть в перстне — яд, и он — на мне.

Узнав, что в плуге лезвие огня,
Я им вспахал, для кругодневья, поле,
Колосья наклоняются, звеня,
Зернится разум, чувства — в нежной холе.

Люблю, сохой разъятый, чернозём,
Люблю я плуг, в отрезе раскалённый,
С полей домой, вдвоём, мы хлеб несём,
Я и она, пред кем я раб влюблённый.

Сосуд с водой, где идол был,
‎Где идол вымыт был до бога,
Я освятил крестом стропил,
‎Поставил в глубине чертога.

И он стоит, закрыв глаза,
‎В своей красе необычаен,
Его задумала гроза,
‎Он быстрой молнией изваян.

Жезл, мой жезл, которым скалы
‎Разверзал я для ручья,
Брошен. Поднят. И опалы
‎Светят сверху. Где змея?

Жезл, мой жезл, которым царства
‎Укреплял я в бытии,
Блещет. Кончены мытарства.
‎Сплёл с жезлом я две змеи.

Румяные губы друг другу сказали,
‎В блаженстве слиявшихся уст,
Что, если цветы и не чужды печали,
‎Всё ж мёд благовонен и густ.

И если цветы, расцветая, блистая,
‎Всё ж ведают, в вёснах, и грусть,
Прекрасна, о, смертный, молитва святая,
‎Что ты прочитал наизусть…

Красивы нелгущие влажные неги,
‎Целуй поцелуи до дна,
Красивы уста и застывшие в снеге
‎Сомкнутья смертельного сна.

Смотри, как торжественно стройны и строги
‎Твои, перешедшие мост,
Твои дорогие, на Млечной Дороге
‎Идущие волею звёзд.

И если вправду царственник замглённый
Последний есть среди цветов цветок,
Его шипы дают нам плат червлёный,
Волшебный плат, махни — и вот поток.

Не слёз поток, а полноводье тока,
В котором все, что жаждут без конца,
Придя, испьют, придя, вздохнут глубоко,
И примут сказку вод в черты лица.

Забвенные, как голос грёзы звонной,
Как луч в ночи, пришедший с высоты,
Они возьмут тот царственник замглённый.
И так пойдут. Возьми его и ты.

Так видел я, во сне ли, наяву ли,
Видение, что здесь я записал,
И весь, душой, я был в Пасхальном гуле.

За звоном звон, как бы взнесённый вал,
Гудя и убеждённо возрастая,
Дивящуюся мысль куда-то мчал.

Как будто обручалась молодая
Луна с Звездой в заутрени Небес,
И млели мраки, сладко в Солнце тая.

Привет, огонь, вода, и луг, и лес,
Ты, капля крови, цветик анемона,
Цвети, привет, я верю в путь чудес.

Я малый звук в великих зыбях звона.

Год: 1916

Источник: Бальмонт, К. Д. Ясень. Видение Древа / вступ. ст. Н. А. Молчановой, заключ. ст. Т. С. Петровой; коммент. Н. А. Молчановой, Т. С. Петровой, О. В. Епишевой. — Иваново; М.: Издатель Епишева О. В., 2015. — С. 202—207 — ISBN 978-5-904004-49-1.