Для жизни жизнь! Вот пенные буруны
У сизых каменистых берегов.
Вон красный киль давно разбитой шхуны…
Стемнело. Вдоль аллей, над сонными прудами,
Бреду я наугад.
Осенней свежестью, листвою и плодами
Благоухает сад.
Давно он поредел, — и звёздное сиянье
Белеет меж ветвей.
Плакала ночью вдова:
Нежно любила ребёнка, но умер ребёнок.
Плакал и старец-сосед, прижимая к глазам рукава,
И ветер, и дождик, и мгла
Над холодной пустыней воды.
Здесь жизнь до весны умерла,
До весны опустели сады.
Я на даче один. Мне темно
Весна! Темнеет над аулом.
Свет фиолетовый мелькнул —
И горный кряж стократным гулом
Народился месяц молодой.
Робко он весенними зарями
Светит над зеркальною водой,
Хрустя по серой гальке, он прошёл
Покатый сад, взглянул по водоёмам,
Сел на скамью… За новым белым домом
Туча растаяла. Влажным теплом
Веет весенняя ночь над селом;
Ветер приносит с полей аромат,
Болото тихой северной страны
В осенних сумерках таинственней погоста.
Цветут цветы. Мы не поймём их роста
Из заповедных недр, их сонной глубины.
Порой, грустя, мы вспоминаем что-то…
Ту звезду, что качалася в тёмной воде
Под кривою ракитой в заглохшем саду, —
Огонёк, до рассвета мерцавший в пруде,
Тропами потаёнными, глухими,
В лесные чащи сумерки идут.
Засыпанные листьями сухими,
Смотрит месяц ненастный, как сыплются жёлтые листья,
Как проносится ветер в беспомощно-зыбком саду.
На кусты и поляны в тоске припадают деревья:
Молчат гробницы, мумии и кости, —
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Над синим портом — серые руины,
Остатки древней греческой тюрьмы.
На юг — морские зыбкие равнины,
На север — голые холмы.
Океан под ясною луной,
Тёплой и высокой, бледнолицей,
Льётся гладкой, медленной волной,