Два солнца стынут, — о Господи, пощади! —
Одно — на небе, другое — в моей груди.
Как эти солнца, — прощу ли себе сама? —
Со мной в ночи шептались тени,
Ко мне ласкались кольца дыма,
Я знала тайны вcex растений
С тобой в ночи шептались тени,
К тебе ласкались кольца дыма,
Ты знала тайны всех растений
М. А. КузминуДва зарева! — нет, зеркала́!
Нет, два недуга!
Два дерева хотят друг к другу.
Два дерева. Напротив дом мой.
Деревья старые. Дом старый.
Грудь женская! Души застывший вздох, —
Суть женская! Волна, всегда врасплох
Застигнутая — и всегда врасплох
Горечь! Горечь! Вечный привкус
На губах твоих, о страсть!
Горечь! Горечь! Вечный искус —
Гордость и робость — ро́дные сёстры,
Над колыбелью, дружные, встали.
«Лоб запрокинув!» — гордость велела.
Голубые, как небо, воды,
И серебряных две руки.
Мало лет — и четыре года:
Голуби реют серебряные, растерянные, вечерние…
Материнское моё благословение
Над тобой, мой жалобный
Голубиная купель,
Небо: тридевять земель.
Мне, за тем гулявшей за́ морем,
Голоса с их игрой сулящей,
Взгляды яростной черноты,
Опалённые и палящие
— Годы твои — гора,
Время твоё — <царей.>
Дура! любить — стара.
Говорила мне бабка лютая,
Коромыслом от злости гнутая:
— Не дремить тебе в люльке дитятка,
— Где лебеди? — А лебеди ушли.
— А во́роны? — А во́роны — остались.
— Куда ушли? — Куда и журавли.