Красный был твоим цветом.
Если не красный, то белый. Но красными
были твои покровы.
Кроваво-красными. Кровь?
Жгучая охра, чтобы согреть мертвецов?
Гематит для бессмертия
твоего наследства — драгоценных фамильных костей.
Когда всё стало по-твоему,
наша комната покраснела. Камера правосудия.
Запертая шкатулка для драгоценностей. Кровавый ковёр,
испещрённый тёмными пятнами сгустков.
Занавески — кроваво-рубиновый бархат,
величественный кровепад от потолка до пола.
Подушки, как пятна крови. Такой же
голый кармин в обивке дивана.
Бьющаяся, как живая клетка, келья.
Как ацтекский алтарь — висок.
Лишь книжные полки спрятались в белом.
А за окном
маки — в тонких морщинках,
словно прозрачная кожа;
шалфей (чьё имя ты носишь)
как фонтан из глубокой раны;
розы — сердечные сгустки —
катастрофичные, артериальные, обречённые.
Длинная юбка красного бархата — кровавый веер,
густое бордо;
губы — влажный глубокий багрянец.
Ты упивалась красным.
Я чувствовал его кожей, точно края
засыхающей рваной раны. Мог прикоснуться
к перламутру открытой вены.
Всё, что ты рисовала, ты рисовала белым;
затем — бросалась розами, повергала своё творение,
склонялась над ним, брызгала розами,
плакала розами, бесконечными розами,
иногда среди них роняя синюю птицу.
Синий шёл тебе больше. Синий дал тебе крылья.
Голубые, как зимородок, шелка Сан-Франциско
ласкали твою беременность
в горячих объятьях.
Синий был твоим добрым духом — не упырь,
а внимательный ангел-хранитель.
В яме, заполненной красным,
ты пряталась от стерильной, костяной белизны.
Но камень, который ты потеряла, был синим.
Тед Хьюз
