И самых лояльных. Ну, что Вы, совсем дурак? -
Вопрос метит в стену, и Миша меня не слышит,
А крутит в семейные фотки сухой табак.
Ему апатично, что утро, а я в квартире,
Что здесь я не с ночи. Что вечно. Что будет так:
С тех пор, как всю душу мне выжрал, вокзальный лирик,
До дня, когда сердце его перекусит рак.
Полуденный зной. Прогрессивно бледнеют щеки.
Я плачу. Он палец подносит к губам и: "Ччч..."
- Ваш, Миша, диагноз - хронически одинокий.
От этого мора Вы точно неизлечим.
Смеркается. Тихий мой голос в остатках света:
- Дождемся последней битвы. Не время, друг. -
Его я спускаю с прогнившего табурета,
Горячим запястьем касаясь дрожащих рук.
Но полночь. Неровно идущие шпильки улиц
Заходят с оглядкою, как проститутки в храм.
Хватает их жадно (как кома его), безумец,
И лепит (он гений!) из них распрекрасных дам.
Пьянеют и царствуют падшие Галатеи,
Базарно используя свой иллюзорный лоск.
И длинные ноги его обнимают шею
Тесней, но не крепче, чем змей обвивает мозг.
Рассвет. И он спорит с бессерной коробкой спичек,
Искусанных губ шевеленье рождает мат.
Уходит босая вечерняя Беатриче -
Скабрезно. Но я подмету и он будет рад.
Диана Баюта
