И тихое отчаянье в груди.
И я лежу, беспомощный и рваный,
И шевелю губами: «Уходи!»
Но девочка упрямо, тихо плача,
В дыру во мне заталкивает бинт.
Мне очень, очень больно, это значит,
Что я еще немножко не убит.
Я, кажется, дышу. Уже на ладан,
Уже не очень внятно, но дышу.
Мой пульс в висках и сучья канонада
Сливаются в один вселенский шум.
Все дальше и верней уходит рота,
В горячем небе знамя полоща,
А хочется холодного компота
И мамкиного постного борща.
На ладанку моей сестренки Зинки,
На бинт, на грудь дырявую, остры
И беспощадны, капают слезинки
С ресниц голубоглазой медсестры.
Высокое, густое нереально,
Над нею небо собрано в венец.
Я чувствую – уже артериально,
Уже подкожно чувствую конец.
Уже и пули стонут «аллилуйя»,
И в сердце – не отчаянье, а грусть...
А знаешь, Боже, мне бы – поцелуя,
А без компота как-то обойдусь!
Сестричка плачет: «Что? Не слышу, милый!»,
Дрожит, как лист, пилотку теребя,
А я шепчу упрямо, что есть силы,
Ей, незнакомой: «Я люблю тебя!»
Взглянув, как Вечность, бережно и строго,
На слезы и слова не тратя сил,
Она услышала. Нет, не меня, а Бога!
И сделала, о чем он попросил.
Немножко чуда вкуса спелой вишни,
И стало так легко и хорошо,
Как будто после боя сам Всевышний
За мной на эту землю снизошел.
(с) Оксана Стомина
