Этот случай был в пятидесятом. Распалясь, в один из летних дней Вы меня назвали азиатом, Уколоть желая побольней.
Над лесом ранняя осень простерла Крыло холодной зари. Гнев огненным комом стоит у горла И требует:
По асфальту шаркнула резина. Распахнулась дверца лимузина. Благостны, жирны, как караси, Два почтенных брата капуцина
Чужих указателей белые стрелы С высоких столбов срывают бойцы. Над пеплом сырым, по ветвям обгорелым Тревожно снуют погорельцы-скворцы.
Вопреки непреложным законам истории, Исполняя давно устаревшую роль, Как в далеком «блистательном» веке Виктории, На охоту и в оперу ездит король.
То не тучи - грозовые облака По-над Тереком на кручах залегли. Кличут трубы молодого казака. Пыль седая встала облаком вдали.
Вот бомбами разметанная гать, Подбитых танков черная стена. От этой гати покатилась вспять Немецкая железная волна.
Сам с собой останешься, проснется В памяти былое иногда. В нашем прошлом, как на дне колодца, Черная стоячая вода.
Трупы в черных канавах. Разбитая гать. Не об этом мечталось когда-то. А пришлось мне, как видишь, всю жизнь воспевать Неуютные будни солдата.
Каюсь. Музу мою невзлюбила экзотика. Не воспитанный с детства в охотничьих играх, Мой герой не ходил за Чукотку на котика И не целился в глаз полосатого тигра.
Мы лежали на подступах к небольшой деревеньке. Пули путались в мякоти аржаного омета. Трехаршинный матрос Петро Гаманенко Вынес Леньку, дозорного, из-под пулемета.
Умчалась пора физкультуры и спорта. Вот осень пришла и умерила прыть. Найти бы наивного, глупого черта — За молодость душу ему заложить.
В печи пылают весело дрова, К полуночи окончена работа. Из тишины ночной едва-едва Доносится гуденье самолета.
Глаза Христа-спасителя кротки. Поет орган о мире и о счастье. Затянутые в хаки штабники, Давясь, глотают пресное причастье.
Лица в ожогах мороза, бессонницей долгой измяты. Радости, скорби, печали замкнуты в тесном кругу. Снова, железными дятлами, в чаще стучат автоматы, Снова, сжимая винтовки, лежим на шершавом снегу.