М. И. Цветаевой Белорученька моя, чернокнижница... Невидимка, двойник, пересмешник,
И всюду клевета сопутствовала мне. Ее ползучий шаг я слышала во сне И в мертвом городе под беспощадным небом, Скитаясь наугад за кровом и за хлебом.
Это и не старо и не ново, Ничего нет сказочного тут. Как Отрепьева и Пугачева, Так меня тринадцать лет клянут.
. . . . . . . . . . . . . . . Я знаю, с места не сдвинуться Под тяжестью Виевых век. О, если бы вдруг откинуться
Это те, что кричали: "Варраву Отпусти нам для праздника", те, Что велели Сократу отраву Пить в тюремной глухой тесноте.
Здесь девушки прелестнейшие спорят За честь достаться в жены палачам, Здесь праведных пытают по ночам И голодом неукротимых морят.
Что войны, что чума? - конец им виден скорый, Их приговор почти произнесен. Но кто нас защитит от ужаса, который Был бегом времени когда-то наречен?
Чугунная ограда, Сосновая кровать. Как сладко, что не надо Мне больше ревновать.
И было сердцу ничего не надо, Когда пила я этот жгучий зной... "Онегина" воздушная громада, Как облако, стояла надо мной.
Могла ли Биче словно Дант творить, Или Лаура жар любви восславить? Я научила женщин говорить... Но, Боже, как их замолчать заставить!
Ты знаешь, я томлюсь в неволе, О смерти господа моля, Но все мне памятна до боли Тверская скудная земля.
Оставь, и я была как все, И хуже всех была, Купалась я в чужой росе, И пряталась в чужом овсе,
Памяти Иннокентия Анненского А тот, кого учителем считаю, Как тень прошел и тени не оставил,
Жить - так на воле, Умирать - так дома. Волково поле, Желтая солома.
За такую скоморошину, Откровенно говоря, Мне свинцовую горошину Ждать бы от секретаря.