Когда метет за окнами метель, сияньем снега озаряя мир, мне в камеру бросает конвоир солдатскую ушанку и шинель.
Петр, Петр, свершились сроки. Небо зимнее в полумгле. Неподвижно бледнеют щеки, и рука лежит на столе -
Прокламация и забастовка, Пересылки огромной страны. В девятнадцатом стала жидовка Комиссаркой гражданской войны.
Тихо прожил я жизнь человечью: ни бурана, ни шторма не знал, по волнам океана не плавал, в облаках и во сне не летал.
Когда встречаются этапы Вдоль по дороге снеговой, Овчарки рвутся с жарким храпом И злее бегает конвой.
Вечерело. Пахло огурцами. Светлый пар до неба подымался, как дымок от новой папиросы, как твои забытые глаза.
Мы шли втроем с рогатиной на слово и вместе слезли с тройки удалой - три мальчика, три козыря бубновых,
Много лет и много дней назад жил в зеленой Франции аббат. Он великим сердцеедом был.
После бани в день субботний, отдавая честь вину, я хожу всего охотней в забегаловку одну.
Под утро мирно спит столица, сыта от снеди и вина. И дочь твоя в императрицы уже почти проведена.
Идет слепец по коридору, тая секрет какой-то свой, как шел тогда, в иную пору, армейским посланный дозором,
Сносились мужские ботинки, армейское вышло белье, но красное пламя косынки всегда освещало ее.
В какой обители московской, в довольстве сытом иль нужде сейчас живешь ты, мой Павловский, мой крестный из НКВД?
Посредине лета высыхают губы. Отойдем в сторонку, сядем на диван.
Твое письмо пришло без опозданья, и тотчас - не во сне, а наяву - как младший лейтенант на спецзаданье, я бросил все и прилетел в Москву.