Наедине с тобою, брат, Хотел бы я побыть: На свете мало, говорят, Мне остается жить!
Нет, не тебя так пылко я люблю, Не для меня красы твоей блистанье: Люблю в тебе я прошлое страданье И молодость погибшую мою.
Есть речи - значенье Темно иль ничтожно, Но им без волненья Внимать невозможно.
Печально я гляжу на наше поколенье! Его грядущее - иль пусто, иль темно, Меж тем, под бременем познанья и сомненья, В бездействии состарится оно.
На севере диком стоит одиноко На голой вершине сосна, И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим Одета, как ризой, она.
Как-то раз перед толпою Соплеменных гор У Казбека с Шат-горою1 Был великий спор.
Терек воет, дик и злобен, Меж утесистых громад, Буре плач его подобен, Слезы брызгами летят.
Спеша на север издалека, Из теплых и чужих сторон, Тебе, Казбек, о страж востока, Принес я, странник, свой поклон.
В полдневный жар в долине Дагестана С свинцом в груди лежал недвижим я; Глубокая еще дымилась рана, По капле кровь точилася моя.
Дубовый листок оторвался от ветки родимой И в степь укатился, жестокою бурей гонимый; Засох и увял он от холода, зноя и горя И вот, наконец, докатился до Черного моря.
(Из Цедлица) По синим волнам океана, Лишь звезды блеснут в небесах,
Русалка плыла по реке голубой, Озаряема полной луной; И старалась она доплеснуть до луны Серебристую пену волны.
Скажи мне, ветка Палестины: Где ты росла, где ты цвела, Каких холмов, какой долины Ты украшением была?
Люблю отчизну я, но странною любовью! Не победит ее рассудок мой. Ни слава, купленная кровью, Ни полный гордого доверия покой,
Люблю тебя, булатный мой кинжал, Товарищ светлый и холодный. Задумчивый грузин на месть тебя ковал, На грозный бой точил черкес свободный.