Песок (автор

 В кибитках у колодцев ночевать
 случалось и неделями подряд.
 Хозяева укладывали спать
 ногами к Мекке,—
 помни шариат!
 В далекие кочевья ты проник,
 не выучил, а понял их язык,
 которому научит навсегда
 слегка солоноватая вода.
 
 Ты загорел под пламенем лучей,
 с судьбой дехкан связал судьбу свою
 Ты выводил отряд на басмачей
 и потерял товарища в бою.
 
 Был враг разбит.
 Но тихо друг лежал.
 и кровь еще сочилась из виска.
 Ты сам его обмыл и закопал
 и взял с могилы горсточку песка.
 И дальше жил, работал, отдыхал...
 В колючие ветра и в лютый жар
 живую воду запасал в меха,
 на дальние колодцы уезжал.
 Песок и небо тянутся кругом...
 Сухой полынью пахнет хорошо...
 
 Ты телеграммой вызван был в обком
 и распрощался.
 И верблюд пошел
 Верблюд пошел, вздыхая и пыля.
 Цвели узбекистанские поля.
 Навстречу из Ташкента шли сады,
 Текли арыки, полные воды,
 Стояли голубые тополя,
 верхушкой доставая до звезды,
 и сладко пахла теплая земля.
 
 Партсекретарь ладонь держал у глаз,
 другой рукой перебирал листы.
 Партсекретарь сказал, что есть приказ,—
 немедленно в Москву поедешь ты.
 
 Ребята проводили на вокзал,
 махнули тюбетейками вослед.
 Ты многого, спеша, не досказал,
 не разобрал: доволен или нет.
 И огляделся только лишь в Москве.
 Перед вокзалом разбивали сквер.
 В киоске выпил теплое ситро.
 «Каким трамваем?» —
 продавца спросил.
 И улыбнулся:
 «Можно на метро!»
 И улыбнулся:
 «Можно на такси!»
 
 Направили во Фрунзенский райкам,
 нагрузку дали, взяли на учет.
 И так ты зажил, временем влеком.
 Ему-то что! Оно, гляди, течет.
 Оно спешит.
 И ты, и ты спеши.
 Прислушивайся. Песню запевай.
 Товарищи, как всюду, хороши.
 Работы, как и всюду,— поспевай!
 Загара не осталось и следа,
 и все в порядке.
 Только иногда,
 когда в Москве проходит первый дождь,
 последний снег смывая с мостовой,
 и ты с работы запоздно придешь,
 негромко поздоровайся с женой.
 Ты чувствуешь?
 Скорее выпей чай,
 большую папиросу закури.
 А спросит, что с тобой:
 не отвечай.
 А спросит, что с тобой:
 не говори.
 И сделай вид, как будто ты уснул,
 зажмурь глаза, а сам лежи без сна...
 
 В пустыне зацветает саксаул.
 В пустыне начинается весна.
 Внезапный ветер сладок и горяч.
 Идут дожди. Слышней шакалий плач.
 Идут дожди который день подряд,
 и оползает глиняный дувал.
 Перед райкомом рос кривой гранат.
 Он вдруг, бывало, за ночь зацветал.
 
 И тихо встань. И подойди к столу,
 переступая с пятки на носок.
 Там,
 в баночке,
 прижавшийся к стеклу,
 живет руками собранный песок.
 От одиночества и от тоски
 он потускнел,
 он потемнел,
 притих...
 
 А там лежат начесами пески,
 и ветер разворачивает их.
 Насущный хлеб, насущная вода,
 оазисы — цветные города,
 где в улицах висит прозрачный зной,
 стоят домишки к улице спиной,
 они из глины, и они низки.
 И посреди сгущающейся тьмы
 бесшумные сухие старики
 высоко носят белые чалмы.
 
 Народ спешит.
 И ты, и ты спеши!
 Скрипит арба, и кашляет верблюд.
 На регистане новые бахши
 «Последние известия» поют.
 Один кончает и в поднос стучит,
 глоточек чая пьет из пиалы.
… Безлунна ночь, дороги горячи,
 и звезды невысокие белы...
 
 Уже светает… За окном — Москва...
 Шуршит в ладони горсточка песка.
 «Не забывай своих земных дорог.
 Ты с нами жил… Тебя мы помним, друг.
 Ты нас любил… Ты много нам помог...»
 
 Рабочий день восходит на порог,
 и репродуктор запевает вдруг.
 Как широка она и как стройна,
 большая песня наступленья дня!
 И в комнату врывается страна,
 великими просторами маня,
 звеня песками, травами шурша,
 зовя вскочить, задумчивость стряхнуть,
 сверкающие окна распахнуть,
 освобожденным воздухом дыша,
 ветрам республик подставляя грудь.
 

Маргарита Алигер