«Устал! Странноприимцы боги!
Я вам сейчас стишки скажу.
Едва мои виляют ноги,
Едва лорнетку я держу,
И, уши опустя, Бижу,
Товарищ мой в сиротской доле,
Как я, бежать не может боле,
И отдых в пользу я читал,
Я три версты уж отпорхал;
Мне, право, отдохнуть не стыдно,
К тому ж и подлинник мой, видно,
Стерн точно так же отдыхал.
Так! Сесть мне можно без ошибки
Под ароматный зонтик липки,
Пленясь красой картинных мест».
Желудок между тем нескромный
Ему журчит укорой томной,
Что Йорик ел, а он не ест.
И, кое-как собравшись с силой,
Побрёл он поступью унылой
К избушке, в нескольких шагах
Пред ним мелькающей в кустах;
И силится в уме усталом,
Свершая медленно свой путь,
Хотя экспромтом-мадригалом
Спросить поесть чего-нибудь,
Чтоб жизнь придать натуре тощей
Иль заморить, сказавши проще,
В пустом желудке червяка.
Он весь в экспромте был. Пока
К нему навстречу из лачужки
Выходит баба; ожил он!
На милый идеал пастушки
Лорнет наводит Селадон,
Платок свой алый расправляет,
Вздыхает раз, вздыхает два,
И к ней, кобенясь, обращает
Он следующие слова:
«Приветствую мольбой стократной
Гебею здешней стороны!
Твой обещает взор приятный
Гостеприимство старины.
В руке твоей, с нагорным снегом,
С лилеей равной белизны,
Я, утомлённый дальним бегом,
Приемлю радостей залог;
Я истощился, изнемог.
Как, подходя к речному устью,
Томимый зноем пилигрим
Не верит и глазам своим,
Так я, и голодом и грустью
Томимый, подхожу к тебе.
Внемли страдальческой мольбе,
Как внемлешь ты сердечной клятве,
Когда твой юный друг на жатве
Любить тебя клянётся вновь!
Клянусь: и я любить умею,
Но натощак что за любовь?
Май щедрый пестует лилею
И кормит бабочек семью,
Ты призри бабочку свою!
Молю Цереру-Киферею:
Моим будь щедрым Маем ты,
Не Декабрём скупым и льдистым!
И с сердцем и желудком чистым
Стою пред взором красоты.
Немного мне для пищи нужно:
Я из числа эфирных лиц.
Ты снисходительно и дружно
Изжарь мне пару голубиц,
Одних примет с тобой и масти,
Да канареечных яиц
Мне всмятку изготовь отчасти;
И каплей, в честь твоей красе,
Запью чувствительного спирта,
Настойки в утренней росе
Из глаз анютиных и мирта».
Но между тем как стих к стиху
В жару голодного запала
Он подбирал, как шелуху,
Или у музы на духу
Грехи для нежного журнала,[10]
Иль нашему герою в лад
Я подобрать в сравненье рад
Ещё вернее рукоделье —
Как буску к буске в ожерелье,
Иль лёгкий пух на марабу,[11]
Который ветерок целует,
Колыша на девичьем лбу, —
Он и не видит и не чует,
Что перед ним нет никого
И что Гебея тихомолком,
Не понимая речи толком,
В избу укрылась от него.
Он, с воркованьем и приветом,
Стучал напрасно в ворота:
Ему мяуканье ответом
В окно смотрящего кота.
Такой приём ему не новость:
У журналистов он не раз
Людей испытывал суровость,
Когда носил им напоказ
Экспромтов дюжинный запас.
И что ж? Читал себе и музе
На запертых дверях отказ!
С смиренной мудростью в союзе,
И бед и опытов сестрой,
Он и теперь прямой герой!
Судьбе властительной послушно
Он съел свой гриб великодушно[12]
И молча на Бижу взглянул.
То есть ведь речью фигуральной
Я здесь про гриб упомянул,
А то в судьбе своей печальной
И за единый гриб буквальный
Поэт бы с радости вспрыгнул.
И от избы бесчеловечной,
Где он Бавкиды[13] не нашёл,
С тоской и пустотой сердечной
Он прочь задумчиво побрёл;
Шатался, медленно кружился
И наземь тихо повалился,
Как жидкая под ветром ель;
И тут, по воле и неволе,
Перебирая травку в поле,
С разглядкой стал щипать щавель.После ст. 22:
И на пути в уме усталом
Готовится он мадригалом
Насильно выпросить обед,
Бижу бежит с ним, лая, вслед;
К избе подходит и встречает
Он поселянку юных лет,
Платок свой алый расправляет,
Шага четыре отступает,
Молчит, вздыхает раза два
И к ней, кобенясь, обращает
Он следующие слова:
«Приветствую тебя стократно,
Гебея здешней стороны!
Твой обещает взор приятный
Гостеприимство старины.
В твоей руке, с долинным снегом,
С лилеей равной белизны,
Надежду видит дальним бегом
Изнеможденный пилигрим!
Будь добрым ангелом моим!
Не много мне для пищи нужно.
Ты с снисходительностью дружной
Изжарь мне пару голубиц
Да канареечных яиц
Мне всмятку изготовь отчасти!
И, сил утрату подкрепя,
Пойду путём-дорогой я,
Тебя вверяя щедрой власти
Богов, с незримой высоты
Хранителей и красоты,
И непорочности сердечной?!.»
Но между тем как бесконечно
В лирическом жару своём
Нанизывал он стих с стихом,
Его Гебея тихомолком,
Не понимая речи толком,
Укрылась в избу от него,
Оставя в поле одного.
Напрасно с просьбою, с приветом
Стучит он долго в ворота,
Ему мяуканье ответом
В окно смотрящего кота.
Такой приём ему не диво:
У журналистов он подчас,
Как приносил им напоказ
И драгоценный и счастливый
Плод новых с Музою проказ —
Экспромтов дюжинный запас,
Читал себе красноречивый
На запертых дверях отказ.
Великодушно, терпеливо
Покорен он и в этот раз,
И он с душевной пустотою
Пошёл, кивая головою,
Как ветром зыблемая ель;
И там, раскинувшись на луге,
Посвистывая на досуге,
От скуки стал щипать щавель.
Источник: lib.ru