Человек ходил на четырех, Но его понятливые внуки Отказались от передних ног, Постепенно превратив их в руки.
Читатель мой особенного рода: Умеет он под стол ходить пешком. Но радостно мне знать, что я знаком
Днем барон сказал крестьянам: «Шапку с головы долой!» Ночью отдал партизанам
Я прохожу по улицам твоим. Где каждый камень — памятник героям. Вот на фасаде надпись: «Отстоим!»
Все умирает на земле и в море, Но человек суровей осужден: Он должен знать о смертном приговоре, Подписанном, когда он был рожден.
Мы принимаем всё, что получаем, За медную монету, а потом — Порою поздно — пробу различаем На ободке чеканно-золотом.
Мы солнца в дороге не видели днем — Погода была грозовая. Когда же оно засверкало огнем, Ты спутникам что-то сказала о нем,
Над прошлым, как над горною грядой, Твое искусство высится вершиной, А без гряды истории седой Твое искусство — холмик муравьиный.
Старик Шекспир не сразу стал Шекспиром. Не сразу он из ряда вышел вон. Века прошли, пока он целым миром Был в звание Шекспира возведен.
(Плакат) Бьемся мы здорово, Рубим отчаянно,—
Да будет мягким сердце, твердой — воля! Пусть этот нестареющий наказ Напутствием послужит каждой школе, Любой семье и каждому из нас.
Даже по делу спеша, не забудь: Этот короткий путь — Тоже частица жизни твоей. Жить и в пути умей.
Различным образом державы Свои украсили гербы. Вот леопард, орел двуглавый И лев, встающий на дыбы.
У Пушкина1 влюбленный самозванец Полячке открывает свой обман, И признается пушкинский испанец, Что он — не дон Диэго, а Жуан.
Дождись, поэт, душевного затишья, Чтобы дыханье бури передать, Чтобы легло одно четверостишье В твою давно раскрытую тетрадь.