В этот мой благословенный вечер
Собрались ко мне мои друзья,
Все, которых я очеловечил,
В шумном вихре юности цветущей
Жизнь свою безумно я сжигал,
День за днём, стремительно бегущий,
Звуки вьются, звуки тают…
То по гладкой белой кости
Руки девичьи порхают,
В ущелье мрачном и утробном
Аму-Дарьяльских котловин
Всегда с другим, себе подобным,
Ярче золота вспыхнули дни,
И бежала Медведица-ночь.
Догони её, князь, догони,
Ярче золота вспыхнули дни,
И бежала Медведица-ночь.
Догони её, князь, догони,
В моих садах — цветы, в твоих — печаль.
Приди ко мне, прекрасною печалью
Заворожи, как дымчатой вуалью,
М. КузминуО, пожелтевшие листы
В стенах вечерних библио́тек,
Беда пришла для символиста: Брюсов
Решил: «Теперь мне Северянин люб».
Юдоль печали Фёдор Сологуб
Сказал: «И я не из породы трусов».
Однако столько ж минусов, как плюсов,
В афере этой; с молоком у губ
Игорь Васильич был совсем не глуп,
Сбежал от них и остальных турусов.
Орлы над бездной, где же <простыня?>
Любимая, что ласково маня,
Открыл под вами Игорь Северянин?
Грозит вам бездна, имя ей просак.
Уж вам друзья Олимпов и Пруссак.
Был символизм и <весь?> от сердца ранен.
Конец 1912 — первая половина 1913 года.
Борьба одна: и там, где по холмам
Под рёв звериный плещут водопады,
И здесь, где взор девичий, — но, как там,
Меня терзает злой недуг,
Я вся во власти яда жизни,
И стыдно мне моих подруг
В моём бреду одна меня томит
Каких-то острых линий бесконечность,
И непрерывно колокол звонит,
Нет воды вкуснее, чем в Романье,
Нет прекрасней женщин, чем в Болонье,
В лунной мгле разносятся признанья,
Христос сказал: «Убогие блаженны,
Завиден рок слепцов, калек и нищих,
Я их возьму в надзвёздные селенья,