Без музыки жизнь была бы ошибкой. (Ницше)

Я музыкой небесных сфер живу,
Моя душа, как птичий хор поёт,
Во сне, в котором грезим наяву,
Она меня в полёт любви зовёт.

Плывут седые грустью облака,
Вальсируя в поющей тишине,
Шарманщик-ветер крутит вспять века,
И радугу в семь нот дарует мне.

С тобой, сливаясь, на поляне звёзд,
Мы терцией рождаем новый звук,
Гармонией любви проложен мост
От наших глаз, сердец, касаний рук…

Музыковеды пусть меня простят
За то, что я, вторгаясь в их владенья,
Не подкрепляю личные сужденья
Авторитетом ссылок и цитат.

Я слушал Баха.
И не где-нибудь!—
В концертном зале Домского собора...
Да, да, в том самом зале, о котором
Наслышан мир: хотя б глазком взглянуть...

Весь этот храм—величья торжество,
Таинственность пугающего склепа,
Они твое лицо возводят к небу
И делают молитвенным его.

И тишина окутывает вас.
Уже закрыты медленные двери,
Две тысячи неверующих глаз
Как-будто жаждут приобщенья к вере.

Глубинный голос подает орган.
И входит Бах.
Как бог.
Как дух былинный.
И музыки бесформенную глину
Обрушивает к собственным ногам.

Ей до верхов наполнен весь собор...
Могучие обвалы мощных звуков
Напоминают: мир рождался в муках,
И стон его мы слышим до сих пор.

И вот уже я вижу, как сперва
Два-три удара на ладонях взвесив,
Великий Бах всю эту массу месит,
По локоть засучивши рукава.

Стоит он—чуждый всем людским недугам—
Под каждым взмахом оголенных рук—
Не бог,
А мастер над гончарным кругом,
С земной орбиты снявший этот круг.

Господь не подвергал себя лишеньям.
Но Бах—не бог.
И, может, потому
Он лучше знает:
Мир—несовершенен.

...О, как придать гармонию ему?!

Где ветер бросает ножи
В стекло министерств и музеев,
С насмешливым свистом стрижи
Стригут комаров-ротозеев.

Оттуда на город забот,
Работ и вечерней зевоты,
На роботов Моцарт ведет
Свои насекомые ноты.

Живи, дорогая свирель!
Под праздник мы пол натирали,
И в окна посыпался хмель -
На каждого по сто спиралей.

И если уж смысла искать
В таком суматошном концерте,
То молодость, правду сказать,
Под старость опаснее смерти.

Бьется в тесной печурке огонь.
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.

Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой.

Ты сейчас далеко-далеко.
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти—четыре шага.

Пой, гармоника, вьюге назло,
Заплутавшее счастье зови.
Мне в холодной землянке тепло
От моей негасимой любви.

Музыки бесполезные звуки,
лишние звуки,
неприменяемые тоны,
болью не вызванные стоны.

Не обоснована ведь ни бытом,
ни—даже страшно сказать—бытием
музыка!
Разве чем-то забытым,
чем-то, чего мы не сознаем.

Все-таки встаем и поем.
Все-таки идем и мурлычем.
Вилкой в розетку упрямо тычем,
чтоб разузнать о чем-то своем.

Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж-
Королева играла—в башне замка—Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил её паж.

Было всё очень просто, было всё очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.

А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа...
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.

Кто в кружева вспененные Шопена,
Благоуханные, не погружал
Своей души? Кто слаже не дрожал,
Когда кипит в отливе лунном пена?

Кто не склонял колени — и колена! —
Пред той, кто выглядит, как идеал,
Чей непостижный облик трепетал
В сетях его приманчивого плена?

То воздуха не самого ли вздох?
Из всех богов наибожайший бог —
Бог музыки — в его вселился opus,

Где все и вся почти из ничего,
Где все объемны промельки его,
Как на оси вращающийся глобус!

Король Фокстротт пришёл на землю править,
Король Фокстротт!
И я – поэт – его обязан славить,
Скривив свой рот...

А если я фокстроттных не уважу
Всех потрохов,
Он повелит рассыпаться тиражу
Моих стихов...

Ну что же, пусть! Уж лучше я погибну
Наверняка,
Чем вырваться из уст позволю гимну
В честь дурака!

1927

Не опоздайте к увертюре:
Сегодня ведь «Mignon» сама!
Как чаровательны, Тома,
Твои лазоревые бури!

«Mignon»!.. она со мной везде:
И в бледнопалевых гостиных,
И на форелевых стремнинах,
И в сновиденьях, и в труде.

Ищу ли женщину, с тоской
Смотрюсь ли в давнее былое,
Кляну ль позорное и злое, -
«Mignon»!.. она везде со мной!

И если мыслю и живу,
Молясь без устали Мадонне,
То лишь благодаря «Миньоне» –
Грезовиденью наяву…

Но ты едва ли виноват,
Ея бесчисленный хулитель:
Нет, не твоя она обитель…
О, Арнольдсон! о, Боронат!

О чем поет? поет о боли
Больного старика-отца,
Поет о яркой жажде воли,
О солнце юного лица.

О чем поет? о крае смутном,
Утерянном в былые дни,
О сне прекрасном и минутном,
О апельсиновой тени...

О чем поет? о вероломстве
Филины, хрупкой как газель,
О нежном с Мейстером знакомстве,
О хмеле сладостных недель...

О чем поет мотив крылатый,
Огнём бегущий по крови?
О страстной ревности Сператы,
О торжестве ее любви!

О чем поет? о многом, многом,
Нам близком, нужном и родном,
О легкомысленном, о строгом,
Но вечно юном и живом!