Любезный Вяземский, поэт и камергер... (Василья Львовича узнал ли ты манер? Так некогда письмо он начал к камергеру, Украшенну ключом за верность и за веру)
Опять увенчаны мы славой, Опять кичливый враг сражен, Решен в Арзруме спор кровавый, В Эдырне1 мир провозглашен.
С тобой мне вновь считаться довелось, Певец любви то резвый, то унылый; Играешь ты на лире очень мило, Играешь ты довольно плохо в штос.
Он между нами жил Средь племени ему чужого, злобы В душе своей к нам не питал, и мы Его любили. Мирный, благосклонный,
Прощай, отшельник бессарабской Лукавый друг души моей - Порадуй же меня не сказочкой арабской, Но русской правдою твоей.
Когда ко граду Константина С тобой, воинственный варяг, Пришла славянская дружина И развила победы стяг,
Я здесь, Инезилья, Я здесь под окном. Объята Севилья И мраком и сном.
Не дорого ценю я громкие права, От коих не одна кружится голова. Я не ропщу о том, что отказали боги Мне в сладкой участи оспоривать налоги
Недавно темною порою, Когда пустынная луна Текла туманною стезею, Я видел — дева у окна
Чистый лоснится пол; стеклянные чаши блистают; Все уж увенчаны гости; иной обоняет, зажмурясь, Ладана сладостный дым; другой открывает амфору, Запах веселый вина разливая далече; сосуды
Я думал, сердце позабыло Способность лёгкую страдать, Я говорил: тому, что было, Уж не бывать! уж не бывать!
От вас узнал я плен Варшавы. . . . . . . . . . . . . . . Вы были вестницею славы И вдохновеньем для меня.
Что же сухо в чаше дно? Наливай мне, мальчик резвый, Только пьяное вино Раствори водою трезвой.
Я возмужал среди печальных бурь, И дней моих поток, так долго мутный, Теперь утих дремотою минутной И отразил небесную лазурь.
Поредели, побелели Кудри, честь главы моей, Зубы в деснах ослабели, И потух огонь очей.