О различии страстей человеческих. К архиепископу Новгородскому

Администратор 18 декабря 2017 Рейтинг: 0 Голосов: 0 1238 просмотров

О различии страстей человеческих
К архиепископу Новгородскому

‎Дивный первосвященник, которому сила
Высшей мудрости свои тайны все открыла
И все твари, что мир сей от век наполняют,
Показала, изъяснив, отчего бывают,
Феофан, которому все то далось знати,
Здрава человека ум что может поняти!
Скажи мне (можешь бо ты!): всем всякого рода
Людям, давши тело то ж и в нем дух, природа —
Она ли им разные наделила страсти,
Которые одолеть уже не в их власти,
Иль другой ключ тому ручью искать нужно?

‎На Хрисиппа первый взгляд вскинь, буде досужно:
Хрисипп, хоть грязь по уши, хоть небо блистает
Огнями и реки льет, Москву обегáет
Днем трожды из краю в край; с торгу всех позднее,
Вчерашний часто обед кончает скорее,
Чем в приходский праздник поп отпоет молебен.
Сон, отрада твари всей, ему не потребен,
По вся утра тороплив, не только с постели,
Но выходит из двора — петухи не пели.
Когда в чем барыш достать надежда какая,
И саму жизнь не щадит. Недавно с Китая,
С край света прибыв, тотчас в другой уж край света
Сбирается, несмотря ни на свои лета,
Ни на злобу воздуха[10] в осеннюю пору;
Презирает вод морских то бездну, то гору[11];
Сед, беззуб и весь уж дряхл на корабль садится,
Не себя как уберечь, но товар, крушится.
Торгует ли что Хрисипп — больше проливает
Слез, больше поклон кладет[12], чем денег считает.
Когда продает — божбы дешевле товару;
И хоть Москву всю сходить — другого под пару
Не сыщешь, кто б в четверти искусней[13] осьмушку,
У аршина умерял вершок, в ведре — кружку.
Весь вечер Хрисипп без свеч, зиму всю колеет,
Жалея дров; без слуги обойтись умеет[14]
Часто в доме; носит две рубашку недели,
А простыни и совсем гниют на постели.
Один кафтан, и на нем уж ворса избита
Нить голу оставила, и та уж пробита;
А кушанье подано[15] коли на двух блюдах,
Кричит: «Куды мотовство завелося в людях!»

‎За пищу, думал бы ты, Хрисипп суетится,[16]
Собирая, чем бы жить; что за ним тащится
Дряхла жена и детей куча малолетных,
Что те суть его трудов причина приметных.
Да не то, уж сундуки мешков не вмещают,
И в них уж заржавенны почти истлевают
Деньги; а всей у него родни за душою —
Один лишь внук, да и тот гораздо собою
Не убог, деда хотя убожее вдвое.
Скупость, скупость Хрисиппа мучит, не иное;
И прячет он и копит денежные тучи,
Думая, что из большой приятно брать кучи[17].
Но если из малой я[18] своей получаю
Сколько нужно, для чего большую, не знаю,
Предпочитает? Тому подобен, мне мнится,[19]
Хрисипп, кто за чашею одною тащится
Воды на пространную реку, хотя может
В ручейке чисту достать. Что ему поможет
Излишность, когда рака, берег под ногами
Подмыв, с ними и его покроет струями.
Клеарх сребролюбия и тени боится,
Весь, от головы до пят, в золоте он снится;
Дом огромный в городе, дом и за Москвою,
Оба тщивости самой убраны рукою;
Стол пространный, весь прибор царскому подобен,
Чрез толпу слуг, золотом облитых, удобен
К нему доступ и певцам, и сводникам гнусным,
И б....м, и всех страстей затеям искусным,
Которых он полною горстью осыпает.
Новы к сластолюбию тропы прочищает
Бесперечь, о том одном ночь, день суетится.
Крезуса богатее[20] быть кому возмнится,
Хотя доходы его моих не пошире
И с трудом стают ему дни лишь на четыре;
Прочее в долг набрано обманом, слезами,
Клятвами и всякими подлыми делами.
Растет долг, и к росту роcт на всяк день копится,
Пока Клеарх наш весь гол в тюрьме очутится[21],
Заимодавцам своим оставя в награду
Скучну надежду, суму, слезы и досаду.
Два-три плутца[22] в пагубе многих разжирели,
Что и белок и желток высосать умели.

‎С зарею вставши, Менандр везде побывает,
Развесит уши везде, везде примечает,
Что в домех, что в улице, в дворе и в приказе
Говорят и делают. О всяком указе,
Что вновь выдет, о всякой перемене чина
Он известен прежде всех, что всему причина,
Как «Отче наш», — наизуст. Три дни брюху дани
Лучше не даст, чем не знать, что привез с Гиляни[23]
Вчерась прибывший гонец, где кто с кем подрался,
Сватается кто на ком, где кто проигрался,
Кто за кем волочится, кто выехал, въехал[24],
У кого родился сын, кто на тот свет съехал.
О, когда б дворяне так наши свои знали
Дела, как чужие он! не столько б их крали
Дворецкий с приказчиком, и жирнее б жили,
И должников за собой толпу б не водили.

‎Когда же Менандр новизн наберет[25] нескудно,
Недавно то влитое ново вино[26] в судно
Кипит, шипит, обруч рвет, доски подувая,
Выбьет втулку, свирепо устьми вытекая.
Встретит ли тебя — тотчас в уши вестей с двести
Насвищет, и слышал те из верных рук вести[27],
И тебе с любви[28] своей оны сообщает,
Прося держать про себя. Составить он знает
Мнению[29] окружности своему прилично;
Редко двум ту ж ведомость[30] окажет однолично,

‎И веру сам наконец[31] подаст своей бредни,
Ежели прийдет к нему из знатной передни.
Сказав, тебя как судья бежит[32] осторожный
Просителя, у кого карман уж порожный,
Имея многим еще в городе наскучить.

‎Искусен и без вестей голову распучить
Тебе Лонгин. Стерегись, стерегись соседом
Лонгина, не завтракав[33], иметь за обедом.
От жены, детей своих долгое посольство
Отправит тебе, потом свое недовольство
Явит, что ты у него давно не бываешь,
Хоть больну быть новыми зубами дочь знаешь[34]:
Четвертый уже зубок в деснах показался,
Ночь всю и день плачется[35]; жар вчера унялся.
Другую замуж дает, жених знатен родом,
Богат, красив и жены старее лишь годом.
Приданое дочерне опишет подробно,
Прочтет рядную всю сплошь, и всяку особно
Истолкует в ней статью. Сын меньшой, недавно
Начав азбуку, теперь чтет склады исправно.
В деревне своей копать начал он пруд новый,
Тому тотчас, иль чертеж с кармана готовый
Вытаща, под нос тебе рассмотреть положит,
Иль на ту стать ножики и вилки разложит[36].
Сочтет, сколько в ней земли, что берет оброку,
К какому всяк у него спеет овощ сроку,
И владельцев всех ее друг за другом точно
От потопа самого, и как она прочно
Из руки в руку к нему дошла с приговору
Судей, положа конец долгу с дядей спору.
Милует же тебя бог, буде он осаду
Азовску еще к тому же не прилепит сряду;
Редко минует ее, и день нужен целый —
Выслушать всю повесть ту. Полководец зрелый,
Много он там почудил, всегда готов к делу,
Всегда пагубен врагу. Тут-то уж без мелу,
Без верви кроить обык, без аршина враки[37];
Правды где-где крошечны увидишь ты знаки.

‎Да где все то мне списать, что он в стол[38] наскажет!
Не столько зерн, что в снопах[39] мужик в день навяжет,
Нe столько купец божбы учинит[40] в продаже
Товаров чрез целый год, и не столько в краже
Раз пойман, давши судье целовальник плату,
Очистит себя и всю казенну утрату.
Весь в пене, в поту, унять уст. своих не знает,
Не смеет плюнуть, сморкнуть. Тогда же он чает,
Что весь — ухо, языка[41] во рту не имеешь;
Говорить тебе не даст, хоть даст — не успеешь.

‎Варлам смирен, молчалив; как в палату войдет —
Всем низко поклонится, к всякому подойдет;
В угол свернувшись потом, глаза в землю втупит;
Чуть слыхать, что говорит; чуть — как ходит, ступит[42].
Бесперечь четки в руках, на всякое слово
Страшное имя Христа в устах тех готово[43].
Молебны петь и свечи класть[44] склонен без меру,
Умильно десятью в час выхваляет веру
Тех, кои церковную славу расширили
И великолепен храм божий учинили;
Души-де их подлинно будут наслаждаться
Вечных благ. Слово к чему, можешь догадаться:
О доходах говорить церковных склоняет;
Кто дал, чем жиреет он, того похваляет,
Другое всяко не столь[45] дело годно богу;
Тем одним легку сыскать можем в рай дорогу.
Когда в гостях, за столом — и мясо противно,
И вина не хочет пить; да то и не дивно:
Дома съел целый каплун, и на жир и сало
Бутылки венгерского[46] с нуждой запить стало.
Жалки ему в похотях погибшие люди,
Но жадно пялит с-под лба глаз на круглы груди,
И жене бы я своей заказал с ним знаться.
Бесперечь советует гнева удаляться
И досады забывать, но ищет в прах стерти
Тайно недруга, не даст покой и по смерти;
И себя льстя, бедный, мнит: так как человеки,
Всевидцы легко прельщать бога вышня веки.

‎Фока утро все торчит у знатных[47] в передней,
И гнет шею, и дарит, и как бы последней
Слуг низится лишь затем, чтоб чрез свою службу
Неусыпную достать себе знатных дружбу
И народ бы говорил: вишь[48], как почитают
Господа Фоку, — шепчут с ним, с собой сажают.
Застроил огромный дом, который оставит
Детей его по миру[49]; даром тот доставит
Ему имя тщивого при позднем потомстве[50].
С родословными писцы, с творцами в знакомстве[51],
Сыплет он их деньгами, чтоб те лишь писали
В славу его. Кто сочтет, во что ему стали
Тетради[52], что под его именем недавно
Изданы? Услышав он, что гораздо славно
Ранами военными иметь полно тело, —
Нос разбить и грудь себе расчертить снес смело.
Так шалеет, чтоб достать в жизнь и по смерть славы,
Когда к ней одни ведут лишь добрые нравы.

‎Гликон ничего в других хвально не находит:
Приятен ли кто во всем, святу ль жизнь кто водит,
Учен ли кто, своему в красу цветет роду,
Дал ли кто власть над огнем, иль укрощать воду[53],
Одолел ли кто враги[54] сильны и отважны,
К пользе ли кто общества ввел законы важны —
Все то ничто. О себе Гликон уж противно
Рассуждает: всякое слово его дивно,
Все поступки — образцы.[55] Что в ум ему вспало,
Не оспоришь вовеки;[56] дивится немало,
Что главно правление всего государства
Царь давно не дал ему во знак благодарства[57].
В ум свой не может вместить, что не все вздыхают
Девицы по нем[58], любви кои сладость знают.
Собою наполнен весь, себя лишь чтить смыслит,
По своим годам почин счастья людей числит[59],
Чая, что смысленна тварь[60] глаз, ухо имеет
Для того, чтоб дивиться тому, что он деет,
И слушать, что говорит; а то бы и дела
Не осталось нашего тем двум частям тела.

‎Клитес, отважней чернцов[61] сует мирских бремя
Презирая, все живет беспечален время.
Глаза красны, весь распух, из уст как с захода
Вонь несет; доходы все не стаю́т в полгода.
Когда примется за что — дрожат руки, ноги,
Как под брюхатым дьяком однокольны дроги.
Нищ, дряхл, презрен, лучшему счастью не завидит,
Когда полну скляницу в руках своих видит;
И сколь подобен скоту больше становится[62]
Бессмысленну, столько он больше веселится.

‎В палату вшедши Иркан, где много народу,
Распихнет всех, как корабль[63] плывущ сечет воду,
И хоть бы знал, что много злата с плеч убудет[64],
Нужно продраться вперед, взадь стоять[65] не будет.
Садится ли где за стол — то то, то другое
Блюдо пред собой подать велит, снять иное;
Приходят из его рук с здоровьями кубки[66];
Зависеть от его слов[67] всех должны поступки.
Распялив грудь, бровь подняв, когда знак ти оком
Подаcт[68] за низкий поклон, — в почтеньи глубоком
Имеет тя, ибо с кем проговорить слово
Удается не всегда, не всегда готово.
Мнит он, что вещество то, что плоть ему дало[69],
Было не такое же, но нечто сияло
Пред прочими[70]; и была та фарфорна глина —
С чего он[71], а с чего мы — навозная тина.

‎Созим, смотря на него[72], злобно скалит зубы,
И шепчут мне на ухо ядовиты губы[73]:
«Гораздо б приличнее Иркан протомою
Помнил бабушку свою и деда с сумою,
Умеряя по семье строй свой и походку.
Гораздо б приличнее зашил себе глотку[74],
Чтоб хотя один глупец[75] обмануться станом
Его мог, а не весь свет окрестил болваном».
Созим дело говорит, но Иркану б мочно[76]
Дружеский подать совет, чем ему заочно
Насмеваться без плода; но о всех так судит[77]
Строго Созим: «Чистую[78] удачливо удит[79]
Золотом мягкий[80] Силван супругу соседа;
У Прокопа голоден вышел из обеда;
Настя румяна, бела своими трудами,
Красота ея в ларце[81] лежит за ключами;
Клементий, судья, собой взяться не умеет
Ни за что и без очков дьяка честь не смеет»[82].
Ни возраст, ни чин, ни друг, ни сам ближний кровный
Язык Созимов унять не может злословный.
Я несчастливым тот день себе быть считаю,
Когда мне случится с ним сойтись, ибо знаю,
Что как скоро с глаз его сойду — уж готово
Столь злобное ж обо мне будет ему слово.

‎Сообществу язва он; но больше ужасен
Трофим с сладким языком, и больше опасен.
Может в умных клевета[83] пороки заставить
Нечувствительны пред тем полезно исправить;
Трофим, надсажаясь, все хвалит без разбору, —
Прирастет число глупцов. Веру даем скору
Похвалам мы о себе, и, в сердце вскользая,
Истребят до корени[84], буде в нем какая
Крылась к добродетели ревность многотрудна.
Самолюбием душа ни одна не скудна[85],
И одним свидетелем совершенно чаем[86]
Хвальными себя, затем в пути унываем.
Не успев Тит растворить уст, Трофим дивится
Искусной речи его; прилежно трудится
И сам слушать, и других слушать принуждает,
Боясь чихнуть иль дохнуть, пока речь скончает,
Котору мне выслушать нельзя, не зевая.[87]
У Тита на ужине[88], пальцы полизая,
Небесным всякий зовет кусок, хоть противен
Ему гадит. Нигде он не видал столь дивен
Чин и столько чистоту. Все у Тита чудно
В доме, и сам дом поче́сть раем уж нетрудно.
Если б Титова жена Парису знакома
Была[89], — Менелаева пряла б пряжу дома.
Все до облак Титовы дела возвышает,
Тит и нос сморкнуть кривой[90] весьма умно знает.
И не отличен ему Тит один, но равно
Всякому льстит. Все ему чудно и преславно,
И мнит, что тем способом любим всем бывает.
В с......м горшке, в столчаке твоем он признает
Дух мскусный и без стыда подтверждать то станет.

‎Невий бос и без порток из постели встанет
Пятью и десятью в ночь, осмотрит прилежно,
Заперты ли окна все и двери надежно,
На месте ль лежит ларец, и сундук, и ящик.
Сотью шлет в деревню он изведать, приказчик
Не крадет ли за очми; за дворецким ходит
Сам тайно в ряд; за собой слуг своих не водит,
Чтоб, где берет, где кладет он деньги, не знали.
Котел соседу ссудил — тотчас думы вспали,
Что слуга уйдет с котлом; тотчас шлет другого
По пятам за ним смотреть; и спустя немного
Пришло в ум, что сам сосед в котле отпереться
Может, — воротить слугу третий уже шлется.
Вскинет ли глаз на кого жена ненарочно,
Невий чает, что тому уж ожидать мочно
Все от жены, и затем душу свою мучит:
Детей мать[91] долги копить потаенно учит;
Друг шепчет ли что с другим — Невию наветы
Строят иль смеются те. Меряет ответы
Долго на всякий вопрос, бояся обмана
Во всем. Подозрителен весь свет, и изъяна
Везде опасается. В таком непрестанно
Беспокойстве жизнь свою нудит окаянно.
Я б на таком не хотел принять договоре
Ни самый царский престол: скучил бы мне вскоре
И царский престол. Суму предпочту в покое
И бедство я временно[92], сколь бы то ни злое,
Тревоге, волнению ума непрестанну,
Хоть бы в богатство вели, в славу несказанну;
Часто быть обманутым предпочту, конечно,
Нежли недоверием мучить себя вечно.

‎Не меньше мучит себя Зоил наш угрюмый:
Что ни видит у кого — то новые думы,
Нова печаль, и не спит бедный целы ночи.
Намедни закинув он завистные очи
В соседний двор и видя, что домишко строит,
Который, хоть дорого ценить, ста не стоит
Рублей, побледнел весь вдруг и, в себе не волен[93],
Горячкою заболев, по сю пору болен.
У бедного воина, что с двадцать лет служит,
Ощупав в кармане рубль, еще теперь тужит.
Удалось ли кому в чин неважный добиться,
Хвалят ли кого — ворчит и злобно дивится
Слепому суду людей, что свойства столь плохи
Высоко ценит. В чужих руках хлеба крохи
Большим ломтем кажутся. Суму у убогих,
Бороду у чернеца завидит, и в многих
Случаях…[94] да не пора ль, муза моя, губы
Прижав, кончить нашу речь? Сколь наши ни любы
Нам речи, меру в них знать здравый смысл нас учит;
Всякому лишно долга речь уху наскучит.
И должно помнить тебе, с кем мне идет слово.
Феофана чаешь ли не иметь иного
Дела, разве выспаться, досыта покушать
И, поджав руки, весь день стихи мои слушать?
Пастырь прилежный своем о стаде радеет[95]
Недремно; спасения семя часто сеет[96]
И растить примером он так, как словом, тщится.
Главный и церкви всея правитель[97] садится
Не напрасно под царем. Церковныя славы
Пристойно защитник он, изнуренны нравы
Исправляет пастырей и хвальный чин вводит.
Воля нам всевышнего ясна[98] уж исходит
Из его уcт. и ведет в истинну дорогу.
Неусыпно черпает в источниках многу
Чистых мудрость: потекут оттуду приличны
Нам струи. Труды его без конца различны.

‎Знает же лучше тебя, сколь мыслью и делы
Разнит мир[99]; жизни к тому тесны суть пределы[100]
Списать то, что всякому любить на ум вспало.
Людей много, и страстей, ей, в людях немало:
Кастор любит лошадей, а брат его — рати[101],
Подьячий же силится и с голого драти.
Сколько глав — столько охот и мыслей различных;
Моя есть — стихи писать против неприличных
Действ и слов; кто же мои (и я не без пятен[102])
Исправит — тот честен мне будет и приятен.