Закончена охота на волков, но волки не закончили охоты. Им рисковать покуда неохота, но есть еще немало уголков,
Вожди из детства моего! О каждом песню мы учили, пока их не разоблачили, велев не помнить ничего.
И лучшие, и худшие, и средние — И лучшие, и худшие, и средние — весь корпус человечества, объем — имели осязание и зрение,
Уже не любят слушать про войну
прошедшую,
и как я ни взгляну
с эстрады в зал,
Никогда не учился в школах, только множество курсов прошел: очень быстрых, поспешных, скорых,
Этот климат — не для часов. Механизмы в неделю ржавеют. Потому, могу вас заверить, время заперто здесь на засов.
Я в таком селе поселился, где никто мне в душу не лез. Было весело — веселился. Было грустно — рыдал до слез.
Земля трясется, может быть, не чаще,
чем век назад,
и так же, как тогда,
шатается людское счастье
Вручая войны объявленье, посол понимал: ракета в полете, накроют его и министра и город и мир уничтожат надежно и быстро, но формулы ноты твердил, как глухой пономарь.
Еще я крепок и светел и век простоять бы смог, но механический ветер сшибить меня хочет с ног.
Начинается повесть про совесть. Это очень старый рассказ. Временами, едва высовываясь, совесть глухо упрятана в нас.
Есть время еще исправиться: осталась целая четверть,— исправиться и поправиться, устроить и знать и челядь.
Деревня, а по сути дела — весь. История не проходила здесь. Не то двадцатый век, не то двадцатый до Рождества Христова, и стрельчатый
Государство надеялось на детдомовцев. Всех подкидышей — кидали ему. И они без умыслов и без домыслов вырастали в детском родном дому.
I Мне снилось, что друг уезжает, что старый мой, друг мой, встает,