Из Бодлэра Я люблю ваши нежно-зеленые глазки; Но сегодня я горьким предчувствием полн:
Молнию в тучах Эрот захватил, пролетая; Так же легко, как порой дети ломают тростник, В розовых пальцах сломал он, играя, стрелу Громовержца: «Мною Зевес побежден!» — дерзкий шалун закричал,
Жить ли мне, забыв свои страданья, Горечь слез, сомнений и забот, Как цветок, без проблеска сознанья, Ни о чем не думая, живет,
На те холмы, в леса сосновые, Где пахнет горькая полынь, Уйти бы в верески лиловые Благоухающих пустынь.
Из Бодлэра Голубка моя, Умчимся в края,
Не думала ли ты, что, бледный и безмолвный, Я вновь к тебе приду, как нищий, умолять, Тобой отвергнутый, тобою вечно полный, Чтоб ты позволила у ног твоих рыдать?
И я пленялся ложью сладкою, Где смешаны добро и зло; И я Джиокондовой загадкою Был соблазнен,— но то прошло;
Надежды нет и нет боязни. Наполнен кубок через край. Твое прощенье — хуже казни, Судьба. Казни меня, прощай.
Давно ль желанный мир я звал к себе, тоскуя, Любил и проклинал любви святую власть, Давно ли из цепей я рвался, негодуя,— И цепи порвались, и миновала страсть.
Der du von Himmel bist Goethe* Ты, о, неба лучший дар,
Кроткий вечер тихо угасает И пред смертью ласкою немой На одно мгновенье примиряет Небеса с измученной землей.
На Голгофе, Матерь Божья, Ты стояла у подножья Древа Крестного, где был Распят Сын Твой, и, разящий,
Кто ты, он или она, Мой сообщник ли таинственный, Мне сестра, или жена, Враг ли мой, иль друг единственный,—
По дебрям усталый брожу я в тоске, Рыдает печальная осень; Но вот огонек засиял вдалеке Меж диких, нахмуренных сосен.
Ты — горящий, устремленный, В темноте открытый глаз. От руды неотделенный И невспыхнувший алмаз.