Не бойся едких осуждений, Но упоительных похвал: Не раз в чаду их мощный гений Сном расслабленья засыпал.
Чувствительны мне дружеские пени1, Но искренне забыл я Геликон И признаюсь: неприхотливой лени Мне нравится приманчивый закон;
Тебе я младость шаловливу, О сын Венеры! посвятил; Меня ты плохо наградил, Дал мало сердцу на разживу!
«Чего робеешь ты при мне, Друг милый мой, малютка Эда? За что, за что наедине Тебе страшна моя беседа?
Неизвинительной ошибкой, Скажите, долго ль будет вам Внимать с холодною улыбкой Любви укорам и мольбам?
Друзья мои! я видел свет, На всё взглянул я верным оком. Душа полна была сует, И долго плыл я общим током...
Хотя ты малый молодой, Но пожилую мудрость кажешь: Ты слова лишнего не скажешь В беседе самой распашной;
Желтел печально злак полей, Брега взрывал источник мутный, И голосистый соловей Умолкнул в роще бесприютной.
Завыла буря; хлябь морская
Клокочет и ревет, и черные валы
Идут, до неба восставая,
Бьют, гневно пеняся, в прибрежные скалы.
Ты ропщешь, важный журналист, На наше модное маранье: «Всё та же песня: ветра свист, Листов древесных увяданье...»
Есть грот: наяда там в полдневные часы Дремоте предает усталые красы. И часто вижу я, как нимфа молодая На ложе лиственном покоится нагая,
Есть милая страна, есть угол на земле, Куда, где б ни были: средь буйственного стана, В садах Армидиных, на быстром корабле, Браздящем весело равнины океана,
О своенравная София! От всей души я вас люблю, Хотя и реже, чем другие, И неискусней вас хвалю.
О, верь: ты, нежная, дороже славы мне; Скажу ль? мне иногда докучно вдохновенье: Мешает мне его волненье Дышать любовью в тишине!
Где сладкий шепот Моих лесов? Потоков ропот, Цветы лугов?