Опять белила, сепия и сажа, И трубы гениев гремят в упор. Опять архитектурного пейзажа Стесненный раскрывается простор!
Он - инок. Он - Божий. И буквы устава Все мысли, все чувства, все сказки связали. В душе его травы, осенние травы, Печальные лики увядших азалий.
Я в жаркий полдень разлюбил Природы сонной колыханье, И ветра знойное дыханье, И моря равнодушный пыл.
Это только синий ладан, Это только сон во сне, Звезды над пустынным садом, Розы на твоем окне.
Эоловой арфой вздыхает печаль И звезд восковых зажигаются свечи И дальний закат, как персидская шаль, Которой окутаны нежные плечи.
И пение пастушеского рога Медлительно растаяло вдали, И сумрак веет. Только край земли Румянит туч закатная тревога.
Злой и грустной полоской рассвета, Угольком в догоревшей золе, Журавлем перелетным на этой Злой и грустной земле...
Обледенелые миры Пронизывает боль тупая... Известны правила игры. Живи, от них не отступая:
Облако свернулось клубком, Катится блаженный клубок, И за голубым голубком Розовый летит голубок.
Зеленою кровью дубов и могильной травы Когда-нибудь станет любовников томная кровь. И ветер, что им шелестел при разлуке: "Увы", "Увы" прошумит над другими влюбленными вновь.
Ночь светла, и небо в ярких звездах. Я совсем один в пустынном зале; В нем пропитан и отравлен воздух Ароматом вянущих азалий.
Чем больше дней за старыми плечами, Тем настоящее отходит дальше, За жизнью ослабевшими очами Не уследить старухе-генеральше.
Цвета луны и вянущей малины - Твои, закат и тление - твои, Тревожит ветр пустынные долины, И, замерзая, пенятся ручьи.
Неправильный круг описала летучая мышь, Сосновая ветка качнулась над темной рекой, И в воздухе тонком блеснул, задевая камыш, Серебряный камешек, брошенный детской рукой.
Закрыта жарко печка, Какой пустынный дом. Под абажуром свечка, Окошко подо льдом.