На ладони - карта, с малолетства Каждая проставлена река, Сколько звезд ты получил в наследство, Где ты пас ночные облака.
Был скверный день, ни отдыха, ни мира, Угроз томительная хрипота, Все бешенство огромного эфира, Не тот обет, и жалоба не та.
Мы жили в те воинственные годы, Когда, как джунглей буйные слоны, Леса ломали юные народы И прорывались в сон, истомлены.
Тяжелы несжатые поля, Золотого века полнокровье. Чем бы стала ты, моя земля, Без опустошающей любови!
Ты тронул ветку, ветка зашумела. Зеленый сон, как молодость, наивен. Утешить человека может мелочь: Шум листьев или летом светлый ливень,
Морили прежде в розницу, Но развивались знания. Мы, может, очень поздние, А, может, слишком ранние.
Был нищий пригород, и день был сер, Весна нас выгнала в убогий сквер, Где небо призрачно, а воздух густ, Где чудом кажется сирени куст,
Верность - прямо дорога без петель, Верность - зрелой души добродетель, Верность - августа слава и дым, Зной, его не понять молодым,
Ты вспомнил все. Остыла пыль дороги. А у ноги хлопочут муравьи, И это - тоже мир, один из многих, Его не тронут горести твои.
Сочится зной сквозь крохотные ставни. В беленой комнате темно и душно. В ослушников кидали прежде камни, Теперь и камни стали равнодушны.
Сбегают с гор, грозят и плачут, Стреляют, падают, ползут. Рассохся парусник рыбачий, И винодел срубил лозу.
В городе брошенных душ и обид Горе не спросит и ночь промолчит. Ночь молчалива, и город уснул. Смутный доходит до города гул:
Были липы, люди, купола. Мусор. Битое стекло. Зола. Но смотри - среди разбитых плит Уж младенец выполз и сидит,
Был тихий день обычной осени. Я мог писать иль не писать: Никто уж в сердце не запросится, И тише тишь, и глаже гладь.
Пред зрелищем небес, пред мира ширью, Пред прелестью любого лепестка Мне жизнь подсказывает перемирье, И тщится горю изменить рука.