Среди писателей Москвы сутулых сидел свободно, как в степи сидят, сын Казахстана, ученик Джамбула, плечистый, пламенный, широкоскулый,
Иные люди с умным чванством, от высоты навеселе, считают чуть ли не мещанством мою привязанность к земле.
Рожденный в далекие годы под смутною сельской звездой, я русскую нашу природу не хуже люблю, чем другой.
Вот опять ты мне вспомнилась, мама, и глаза твои, полные слез, и знакомая с детства панама на венке поредевших волос.
Внезапно кончив путь короткий (винить за это их нельзя), с земли уходят одногодки: полузнакомые, друзья.
Происходило это, как ни странно, не там, где бьет по берегу прибой, не в Дании старинной и туманной, а в заводском поселке под Москвой.
Из поэтовой мастерской, не теряясь в толпе московской, шел по улице по Тверской с толстой палкою Маяковский.
Уместно теперь рассказать бы, вернувшись с поездки домой, как в маленьком городе свадьба по утренней шла мостовой.
Давным-давно, еще до появленья, я знал тебя, любил тебя и ждал. Я выдумал тебя, мое стремленье, моя печаль, мой верный идеал.
В Миссолунгской низине, меж каменных плит, сердце мертвое Байрона ночью стучит.
Были давно два певца у нас: голос свирели и трубный глас.
Оценив строителей старанье, оглядев все дальние углы, я услышал ровное жужжанье, тонкое гудение пчелы.
Здравствуй, давний мой приятель, гражданин преклонных лет, неприметный обыватель, поселковый мой сосед.
Утром, вставя ногу в стремя,- ах, какая благодать!- ты в теперешнее время умудрился доскакать.
Нам время не даром дается. Мы трудно и гордо живем. И слово трудом достается, и слава добыта трудом.