«Теперь, сего же дня,
Прощай, мой экипаж и рыжих четверня!
Лизета! ужины!.. Я с вами распрощался
Навек для мудрости святой!»
От стужи весь дрожу, Хоть у камина я сижу. Под шубою лежу И на огонь гляжу,
«О хлеб-соль русская! о прадед Филарет!
О милые останки,
Упрямство дедушки и ферези прабабки!
Без вас спасенья нет!
Увы, мы носим все дурачества оковы, И все терять готовы Рассудок, бренный дар небесного отца! Тот губит ум в любви, средь неги и забавы,
Три Пушкина в Москве, и все они — поэты. Я полагаю, все одни имеют леты. Талантом, может быть, они и не равны, Один другого больше пишет,
На свет и на стихи Он злобой адской дышит; Но в свете копит он грехи И вечно рифмы пишет...
Меня преследует судьба, Как будто я талант имею! Она, известно вам, слепа; Но я в глаза ей молвить смею:
Сей старец, что всегда летает, Всегда приходит, отъезжает, Везде живет — и здесь и там, С собою водит дни и веки,
Гремит повсюду страшный гром, Горами к небу вздуто море, Стихии яростные в споре, И тухнет дальний солнцев долг,
«Что это!— говорил Плутон,— Остановился Флегетон, Мегера, Фурии и Цербер онемели, Внимая пенью твоему,
«Какое сходство Клит с Суворовым имел?» — «Нималого!» — «Большое». — «Помилуй! Клит был трус, от выстрела робел И пекся об одном желудке и покое;
Не странен ли судеб устав! Певцы Петра — несчастья жертвы: Наш Пиндар кончил жизнь, поэмы не скончав, Другие живы все, но их поэмы мертвы!