Что поют часы-кузнечик. Лихорадка шелестит, И шуршит сухая печка,— Это красный шелк горит.
Жизнь упала, как зарница, Как в стакан воды - ресница. Изолгавшись на корню, Никого я не виню.
Все чуждо нам в столице непотребной: Ее сухая черствая земля, И буйный торг на Сухаревке хлебной, И страшный вид разбойного Кремля.
На этом диком страшном свете Ты, друг полночных похорон, В высоком строгом кабинете Самоубийцы — телефон!
Еще далеко асфоделей Прозрачно-серая весна, Пока еще на самом деле Шуршит песок, кипит волна.
Темных уз земного заточенья Я ничем преодолеть не мог, И тяжелым панцирем презренья Я окован с головы до ног.
Мне холодно. Прозрачная весна В зеленый пух Петрополь одевает, Но, как медуза, невская волна Мне отвращенье легкое внушает.
Тянется лесом дороженька пыльная, Тихо и пусто вокруг. Родина, выплакав слезы обильные, Спит, и во сне, как рабыня бессильная,
Мой тихий сон, мой сон ежеминутный — Невидимый, завороженный лес, Где носится какой-то шорох смутный, Как дивный шелест шелковых завес.
С. Я. Каблукову Убиты медью вечерней И сломаны венчики слов.
"Тому свидетельство языческий сенат,- Сии дела не умирают" Он раскурил чубук и запахнул халат, А рядом в шахматы играют.
"Мороженно!" Солнце. Воздушный бисквит. Прозрачный стакан с ледяною водою. И в мир шоколада с румяной зарею, В молочные Альпы, мечтанье летит.
Холодок щекочет темя, И нельзя признаться вдруг,- И меня срезает время, Как скосило твой каблук.
Если утро зимнее темно, То холодное твое окно Выглядит, как старое панно:
Чарли Чаплин
вышел из кино.
Две подметки,
заячья губа,