Когда под утро зимушка-зима
накроет серебром заснувший город,
когда падёт на землю лютый холод,
оставив островки тепла – дома
с людьми и жизнью суетной и бренной,
когда еще всё дремлет поутру,
в квартире типовой, обыкновенной
семь нот затеют древнюю игру
на языке – одном для всей Вселенной...
И вот она – светла, легка, чиста –
мелодия – плывёт неторопливо.
Поверю: в мир волшебный и красивый
раскроет Вечность в этот миг врата...
Чья-то тайна трепещет
На натянутых струнах.
Не удержишь - сорвется...
И опять все с начала.
Вновь на кончиках пальцев,
Непослушных, безумных,
Чья-то нежность вздохнет -
Но и этого мало.
Безупречность изгибов
Мягко плавишь руками.
Раскаленные мысли
Разлетаются в хаос...
Эта сладкая мука,
Словно жадное пламя,
Заискрила в прищуре
И в улыбку распалась.
И удар за ударом...
Каждый вдох - новой нотой,
Каждый выдох - палитрой
Цветов и оттенков...
Снова кажется, будто
Ты ласкаешь кого-то,
А не просто играешь
На гитаре фламенко...
Фужер шампанским розовым игрист,
Как и ему, мне нынче полусухо…
Сыграй же что-нибудь, саксофонист,
Для сердца мне сыграй, а не для уха.
Змеится сигареты волокно,
Кривой каймой покачиваясь сизо.
И, целясь на футлярное сукно,
До блеска старым мастером облизан,
Со всхлипа начинает саксофон…
Ещё без звуковых ажурных кружев,
По-бабьи горький издаёт он стон,
Роняя звон в пивную зелень кружек.
Мелодия пахучий воздух рвёт.
Нацелено, по оголённым нервам
Она то нежит, то нещадно бьёт,
То будто тает в сумраке вечернем…
А саксофон плетёт созвучья строк,
И рвётся он из пальцев узловатых,
Как будто некий сказочный конёк,
Капризом чьим-то выгнутый горбато.
…Сосед мой вдруг заплакал без вины –
Так просто, беспричинно, без мотива.
Я тоже тронул щёки – солоны.
А кто-то засмеялся:
- Это к пиву.
Спешишь, заливистое лето,
Ты с пальцев тоненьких, как жизнь,
Стряхнуть остатки менуэта!..
Allegro!.. Тише... Allegretto...
Adagio... Остановись.
Клавира первые страницы...
Ты ошибешься сотни раз:
Маэстро сложен. Но, как птице,
Ни ошибиться, ни разбиться
Не боязно тебе сейчас.
Для смелости летящих в осень
Мне объяснений не найти.
Тебя мелодия уносит -
Куда, зачем? В ненастье, в просинь?
Неведомо... А ты - лети...
А ты - ищи первопричины,
Сердца разгадывай и сны,
Смелей!.. Andante... Andantino...
. . . . . .
Сентябрь. Бабьи именины,
И слез оконницы полны...
Но солнце сонно улыбнется
И оживит росу в траве,
Когда тебя погладит Моцарт -
Волшебный Моцарт, светлый Моцарт -
По белокурой голове...
Струны дрожат, пальцы по грифу
Носятся, в поисках стройного лада,
Льется легато, бьется о рифы
Статных аккордов мажорного ряда.
Скрыт исполнитель созвучным единством
Со сладкогласной гитарой своею.
Сердце пространной волною кружится,
Нотного танго гимнов Орфея.
Импровизация, ветер, свобода,
В перстах искусника будят восторг,
Слух затаив перезвоном гармоний,
Сея молвою придатки, как бог.
Как янтарного острова берег,
Обечайки гитарной изгиб.
Я в звенящее чудо поверил
И в лихие шторма не погиб.
Не страшны мне ни бури, ни рифы,
Если в струнном звучанье слышны
Возле пирса гитарного грифа
Крики чаек и шелест волны.
Будто плаваю в звоне упругом,
Не беда, что аккорды просты.
Стал мне остров спасательным кругом
В море грохота и суеты.
Я хочу, чтоб гитара звучала,
Душу трогая каждой струной,
Словно жизнь без конца и начала,
И ничто не случится со мной.
В печали скрипки, россыпи гармошки
Судьба дарила звонкие лады.
Но в бочке мёда застревала ложка
Густого дёгтя боли и беды…
А я всё пела… Отчего ж ты злилась?
Быть может, не строптивостью своей
Впадала я в опалу, как немилость,
И не просила робко: «Пожалей»…
Я голосила…В полночь. Безответно.
Не ноты песни. (Ты же не глуха?)..
И доживала вечность до рассвета,
А ты «латала» струны и меха…
Чего опять сыграешь, роковая?..
Уже не страшно… Честно… Tet-a-tet,
Я всё равно спою, пока живая,
Под реквием, «цыганку», менуэт…
Аккумулируй кусочки веры
В кончиках пальцев пассивной руки,
Чтобы распутать комочки нервов
И, натянув, намотать на колки.
Сильным зажимом на тонком горле
Стисни мелодию плача в баррэ,
Стон забивая живым аккордом –
Взрывом эмоций в постылой игре.
В песенных бедах своих героев
Мы нелюбовь отыграли сполна.
Вздерни же нервы смертельным боем,
Чтоб до кости резанула струна!
Фотографии старинные,
позы напряженные,
немного театральные,
всегда монументальные.
Шелка, уборы дивные,
меха и лица юные,
прекрасные, надменные,
давно уже умершие.
И судьбы предрешенные.
На вас смотрю я пристально
и знаю, что вас ждет.
Вкусили труд и славу,
и деньги, и удачу,
и горестей отраву.
И знали цену плАчу.
На сцене жили ярко,
а в жизни - как придется...
Кричали вам галёрки,
от взглядов было жарко...
Потом вас забывали,
как от свечей огарки...
Вы долго умирали,
и всё перебирали
себя в уборах дивных,
в шелках и горностаях,
в фальшивых бриллиантах.
Вот так, как я сейчас...
О чем вы вспоминали,
о чем вы сожалели,
чего сказать не смели -
не знает уж никто.
О, как люблю вас, бедных,
счастливых и несчастных,
оставивших навеки
шуршащие слова...
Вас нет. Но память
о вас еще жива...
Жива...Жива...Жива.
Синкопы клавиши слезами рассыпали
В битком набитом сизым дымом баре,
И падали сквозь пальцы пианиста
Они в стаканы с виски звоном льдистым
Волнуясь, о любви шептали баса струны,
О ночи страстной, душной и безлунной.
И сладость губ и расставанья горечь
Смычок выплакивал так обреченно...
Сомнения прогнать пыталась дробь ударных,
Но грусть скреблась металлом по металлу,
О медь тарелок - в крошево надежды,
Плыла в дыму истерзанная нежность,
Отчаянье и боль сплелись аккордом прочным,
Плескалось горе в горле золоченом.
Блюз тосковал, и саксофона соло
Изнанкой душу вывернуло снова.
