Я сослан в себя
я — Михайловское
горят мои сосны смыкаются
Судьба, как ракета, летит по параболе Обычно — во мраке и реже — по радуге. Жил огненно-рыжий художник Гоген,
Я служил в листке дивизиона.
Польза от меня дискуссионна.
Я вел письма, правил опечатки.
Кто только в газету не писал
Тишины хочу, тишины...
Нервы, что ли, обожжены?
Тишины...
чтобы тень от сосны,
Теряю свою независимость, поступки мои, верней, видимость поступков моих и суждений уже ощущают уздечку,
В ревю танцовщица раздевается, дуря... Реву?.. Или режут мне глаза прожектора?
Вам Маяковский1 что-то должен. Я отдаю. Вы извините — он не дожил.
Оправдываться — не обязательно. Не дуйся, мы не пара обезьян. Твой разум не поймет — что объяснять ему? Душа ж всё знает — что ей объяснять?
Заведи мне ладони за плечи, обойми, только губы дыхнут об мои, только море за спинами плещет.
Есть русская интеллигенция. Вы думали — нет? Есть. Не масса индифферентная, а совесть страны и честь.
На окно ко мне садится в лунных вензелях алюминиевая птица — вместо тела
Вас за плечи держали Ручищи эполетов. Вы рвались и дерзали,— Гусары и поэты!
Хоронила Москва Шукшина, хоронила художника, то есть хоронила Москва мужика и активную совесть.
Долой Рафаэля! Да здравствует Рубенс! Фонтаны форели, Цветастая грубость!
Сирень похожа на Париж, горящий осами окошек. Ты кисть особняков продрогших серебряную шевелишь.