«И умерла, и схоронил Иаков Ее в пути...» И на гробнице нет Ни имени, ни надписей, ни знаков.
«И умерла, и схоронил Иаков Ее в пути...» И на гробнице нет Ни имени, ни надписей, ни знаков.
Пол навощен, блестит паркетом. Столовая озарена Полуденным горячим светом. Спит кот на солнце у окна;
Пол навощен, блестит паркетом. Столовая озарена Полуденным горячим светом. Спит кот на солнце у окна;
Скачет пристяжная, снегом обдает... Сонный зимний ветер надо мной поет, В полусне волнуясь, по полю бежит, Вместе с колокольчиком жалобно дрожит.
Скачет пристяжная, снегом обдает... Сонный зимний ветер надо мной поет, В полусне волнуясь, по полю бежит, Вместе с колокольчиком жалобно дрожит.
Гул бури за горой и грохот отдаленных Полуночных зыбей, бушующих в бреду. Звон, непрерывный звон кузнечиков бессонных, И мутный лунный свет в оливковом саду.
Гул бури за горой и грохот отдаленных Полуночных зыбей, бушующих в бреду. Звон, непрерывный звон кузнечиков бессонных, И мутный лунный свет в оливковом саду.
Все темней и кудрявей березовый лес зеленеет; Колокольчики ландышей в чаще зеленой цветут; На рассвете в долинах теплом и черемухой веет, Соловьи до рассвета поют.
Все темней и кудрявей березовый лес зеленеет; Колокольчики ландышей в чаще зеленой цветут; На рассвете в долинах теплом и черемухой веет, Соловьи до рассвета поют.
Под сводом хмурых туч, спокойствием объятых, Ненастный день темнел и ночь была близка,— Грядой далеких гор, молочно-синеватых, На грани мертвых вод лежали облака.
Под сводом хмурых туч, спокойствием объятых, Ненастный день темнел и ночь была близка,— Грядой далеких гор, молочно-синеватых, На грани мертвых вод лежали облака.
Рассеянные огненные зерна Произрастают в мире без конца. При виде звезд душа на миг покорна: Непостижим и вечен труд творца.
С застывшими в блеске зрачками, В лазурной пустой вышине, Упруго, качаясь, толчками Скользила она по струне.
С застывшими в блеске зрачками, В лазурной пустой вышине, Упруго, качаясь, толчками Скользила она по струне.