Ты - женщина, ты - книга между книг, Ты - свернутый, запечатленный свиток; В его строках и дум и слов избыток, В его листах безумен каждый миг.
Гаснут розовые краски В бледном отблеске луны; Замерзают в льдинах сказки О страданиях весны;
Мне опять приснились дебри, Глушь пустынь, заката тишь. Желтый лев крадется к зебре Через травы и камыш.
Мне опять приснились дебри, Глушь пустынь, заката тишь. Желтый лев крадется к зебре Через травы и камыш.
Умeршим мир! Пусть спят в покое В немой и черной тишине. Над нами солнце золотое, Пред нами волны - все в огне.
Что я могу припомнить? Ясность глаз И детский облик, ласково-понурый, Когда сидит она, в вечерний час, За ворохом шуршащей корректуры.
Что я могу припомнить? Ясность глаз И детский облик, ласково-понурый, Когда сидит она, в вечерний час, За ворохом шуршащей корректуры.
Умeршим мир! Пусть спят в покое В немой и черной тишине. Над нами солнце золотое, Пред нами волны - все в огне.
Я жалкий раб царя. С восхода до заката, Среди других рабов, свершаю тяжкий труд, И хлеба кус гнилой — единственная плата За слезы и за пот, за тысячи минут.
Я жалкий раб царя. С восхода до заката, Среди других рабов, свершаю тяжкий труд, И хлеба кус гнилой — единственная плата За слезы и за пот, за тысячи минут.
Белея, ночь приникла к яхте, Легла на сосны пеленой... Отава, Пейва, Укко, Ахти, Не ваши ль тени предо мной?
Белея, ночь приникла к яхте, Легла на сосны пеленой... Отава, Пейва, Укко, Ахти, Не ваши ль тени предо мной?
Снова ночь и небо, и надменно Красный Марс блистает надо мной. Раб земли, окованный и пленный, Что томиться грезой неземной?
Я не знаю других обязательств, Кроме девственной веры в себя. Этой истине нет доказательств, Эту тайну я понял, любя.
Я не знаю других обязательств, Кроме девственной веры в себя. Этой истине нет доказательств, Эту тайну я понял, любя.