И чего мы тревожимся, плачем и спорим, о любимых грустим до того, что невмочь. Большеглазые добрые звезды над морем, шелковистая гладь упирается в ночь.
Почему говорится: «Его не стало», если мы ощущаем его непрестанно,
Я в снегу подтаявшем, около ствола, гладенькую, мокрую шишку подняла.
Знаю я бессильное мученье над пустой тетрадкою в тиши, знаю мысли ясное свеченье, звучную наполненность души.
Знаю я бессильное мученье над пустой тетрадкою в тиши, знаю мысли ясное свеченье, звучную наполненность души.
Стемнело. По тропинкам снежным хозяйки с ведрами пошли. Скрипят таинственно и нежно колодезные журавли.
Стемнело. По тропинкам снежным хозяйки с ведрами пошли. Скрипят таинственно и нежно колодезные журавли.
Просто синей краской на бумаге неразборчивых значков ряды, а как будто бы глоток из фляги умирающему без воды.
Просто синей краской на бумаге неразборчивых значков ряды, а как будто бы глоток из фляги умирающему без воды.
Шагаю хвойною опушкой, и улыбаюсь, и пою, и жестяной помятой кружкой из родничка лесного пью.
Шагаю хвойною опушкой, и улыбаюсь, и пою, и жестяной помятой кружкой из родничка лесного пью.
Дурманящей, росистой чащею черемуха — дыши, гляди, ласкай, ломай...
Река текла тяжелая, как масло, в ней зарево закатное не гасло,
Река текла тяжелая, как масло, в ней зарево закатное не гасло,
За водой мерцает серебристо поле в редком и сухом снегу. Спит, чернея, маленькая пристань, ни живой души на берегу.