Е. Ласкиной Смеялись люди за стеной, а я глядел на эту стену
Я бужу на заре своего двухколесного друга. Мать кричит из постели: "На лестнице хоть не трезвонь!"
Три женщины и две девчонки куцых, да я... Летел набитый сеном кузов среди полей шумящих широко.
Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
Соленые брызги блестят на заборе.
Калитка уже на запоре.
И море,
дымясь, и вздымаясь, и дамбы долбя,
Пора вставать... Ресниц не вскинуть сонных. Пора вставать... Будильник сам не свой. В окно глядит и сетует подсолнух, покачивая рыжей головой.
Белые ночи — сплошное «быть может»... Светится что-то и странно тревожит — может быть, солнце, а может, луна. Может быть, с грустью, а может, с весельем,
M.B. Она сказала: «Он уже уснул!»,— задернув полог над кроваткой сына,
Вдоль моря быстро девочка проходит, бледнея, розовея и дичась. В ней все восходит... Что с ней происходит? В ней возникает женщина сейчас.
Бывало, спит у ног собака, костер занявшийся гудит, и женщина из полумрака глазами зыбкими глядит.
Много слов говорил умудренных, много гладил тебя по плечу, а ты плакала, словно ребенок, что тебя полюбить не хочу.
При каждом деле есть случайный мальчик. Таким судьба таланта не дала, и к ним с крутой неласковостью мачех относятся любимые дела.