По алтарям, пустым и белым,
Весенний ветер дул на нас,
И кто-то сверху капал мелом
Она молчит, она теперь спокойна.
Но радость не вернётся к ней: в тот день,
Когда его могилу закидали
Нет солнца, но светлы пруды,
Стоят зеркалами литыми,
И чаши недвижной воды
В угольной — солнце, запах кипариса…
В ней круглый год не выставляли рам.
Покой любила тётушка Лариса,
Ясным утром на тихом пруде
Резво ласточки реют кругом,
Опускаются к самой воде,
Чуть касаются влаги крылом.
На лету они звонко поют,
А вокруг зеленеют луга,
Печальный берег! Сизые твердыни
Гранитных стен до облака встают,
А ниже — хаос каменной пустыни,
Под сводом хмурых туч, спокойствием объятых, —
Ненастный день темнел и ночь была близка, —
Грядой далёких гор, молочно-синеватых,
Ельничком, березничком — где душа захочет —
В Киев пробирается Божий мужичок.
Смотрит, нет ли ягодки? Горбится, бормочет,
Герой — как вихрь, срывающий палатки,
Герой врагу безумный дал отпор,
Но сам погиб — сгорел в неравной схватке,
Тебя зовут божественною, Мира,
Царицею в созвездии Кита.
Таинственна, как талисманы Пирра,
«Мимо острова в полночь фрегат проходил:
Слева месяц над морем светил,
Справа остров темнел — пропадали вдали
Дюны скудной родимой земли.
Старый дом рыбака голубою стеной
Там мерцал над кипящей волной.
Сафия, проснувшись, заплетает ловкой
Голубой рукою пряди чёрных кос:
«Все меня ругают, Магомет, жидовкой», —
Лес, точно терем расписной,
Лиловый, золотой, багряный,
Весёлой, пестрою стеной
В сырой избушке шорника Лукьяна
Старуха-бабка в донышке стакана
Растила золотистое зерно.
Там, где тенистыми шатрами
Склонились ивы на затон,
Весь берег с тёмными садами