Опять я слышу этот шум,
Который сладостно тревожил
Покой моих ленивых дум,
Подлец, вертлявый по природе,
Модницкий, глядя по погоде,
То ходит в красном колпаке,
То в рясах, в чёрном клобуке.
На степени вельмож Сперанский был мне чужд.
В изгнанье, под ярмом презрения и нужд,
В нём жертву уважал обманчивого счастья;
Как стаи гордых лебедей,
На синем море волны блещут,
Лобзаются, ныряют, плещут
«По милости твоей я весь насквозь расколот. —
Кирпич пенял гвоздю, — за что такая злость?»
— «За то, что в голову меня колотит молот», —
Сказал с досадой гвоздь.
Научи меня молиться,
Добрый Ангел, научи!
Уст твоих благоуханьем
(Воспоминания о Венеции)
внучке моей княгине
Елизавете Петровне Голицыной
Лампадою ночной погасла жизнь моя,
Себя, как мёртвого, оплакиваю я.
На мне болезни и печали
Глубоко врезан тяжкий след;
Того, которого вы знали,
Того уж Вяземского нет.
«Что пользы, — говорит расчётливый Свиньин, —
Нам кланяться развалинам бесплодным
Пальмиры древней иль Афин?
Нет, лучше в Грузино пойду путём доходным:
Там, кланяясь, могу я выкланяться в чин.
Уж не за мной ли дело стало?
Не мне ль пробьёт отбой? И с жизненной бразды
Не мне ль придётся снесть шалаш мой и орало
(Июнь 1849) Бесконечная Россия
Словно вечность на земле!
«День чёрный — пятница!» — кричит
Нам суевер, покорный страху,
И поверяет жизни быт
Люблю просёлочной дорогой
В день летний, в праздник храмовой
Попасть на службу в храм убогий,
Графине М. А. Потоцкой
Вот вы и я: подобье розы милой,
Цветёте вы и чувством, и красой;
Жизнь живущих неверна,Жизнь отживших неизменна.
Жуковский