Нет света без тени.

    IX



     Пусть будут рождены владыке
     Двенадцать сыновей женой,
     Могучих, словно Карл Великий,
     И смелых, как Марцьял святой;
     Пусть в них он вкупе со страной
     Оплот надежный  обретет
     И, завершив свой путь земной,
     В ворота райские войдет.

     x

     Но поелику ослабел
     И тощ, как мой кошель, я стал,
     Хоть разум сохранить сумел --
     То малое, что Бог мне дал, --
     Распорядиться возмечтал
     Я пред концом существованья
     Тем, чем при жизни обладал,
     И составляю завещанье.

    XXXVIII



Напрасно уповал я на подмогу
И дождь с грозою слезно умолял
Не отпускать любимую в дорогу.

Всю ночь в лесу так ветер завывал,
Что грома в небе заглушал ворчанье.
Но час предутренней зари настал.

О тучи, небо и земли дыханье,
Она отправиться готова в путь,
Забыв о жалости и состраданье!

О буря, вой и сделай что-нибудь,
Чтоб небо сплошь покрылось облаками,
А солнце не смогло бы день вернуть!

Но тщетно. Ветер стих, и над полями
Вновь разнотравья пряный аромат.
Жестоко  солнце поступает с нами.

ЮБОВЬ
          (Love)

   Перевод С.Я.Маршака ( ок.1915 г.)


Восторги, страсти и мечты,
Все, что волнует нашу кровь, -
Питает ясный, чистый свет
   Твоих лампад, Любовь.

Мне часто снится наяву
Воспоминанье дней былых,
Когда лежал я на холме
       У башен вековых.

С зарей мешался блеск луны
И предо мной стояла дева, -
Моя надежда и любовь,
     Мой ангел - Женевьева.

Я пел, и слушала она,
Облокотясь у изваянья
Стального рыцаря - в лучах
     Закатного сиянья.

Так мало горя и забот
В душе у юной Женевьевы,
Но любо слушать ей мои
   Печальные напевы.

Я пел ей повесть старины.
Рассказ был мрачен и печален,
Суров и дик, как скорбный вид
Седеющих развалин.

Она внимала, глядя ниц,
В румянце нежного смущенья,

Боясь взглянуть и встретить взгляд
Любви и восхищенья.

О скорбном рыцаре гласил
Рассказ далекой старины
Как обожал он десять лет
   Принцессу той страны.

Как он страдал ...   Но мой напев
Подобен страстной был мольбе,
Как будто пел я о другом,
      А думал о себе.

Она внимала, глядя ниц,
С волненьем пламенным в крови,
Прощая пристальный мой взгляд,
     Исполненный любви.

Когда ж я пел, с каким стыдом
Был верный рыцарь прогнан  прочь,
И, обезумев, в чащах гор
    Скитался день и ночь,

Как выходя из темных нор,
Иль выбегая из дубрав,
Иль возникая в блеске дня
Среди зеленых трав, -

Как у разбойников отбил
Безумец даму в поздний час, -
Не зная сам, кого от мук
       И от позора спас.

И как, в раскаянье обвив
Колена рыцаря рукой,
Пыталась леди возвратить
         Душе его покой.

И в тихий грот его взяла
И не смыкала ночью глаз,
Пока в себя он не пришел -
   Увы, в предсмертный час,

И прошептал ... Но лишь достиг
Я скорбной повести предела,
И, дрогнув, голос мой упал
   И  арфа  онемела, -

Все то, что властно над душой,
Объяло сердце Женевьевы:
Волшебный вечер, мой рассказ,
    И скорбный вздох напева,

И дум и чувств неясный рой,
И страх, дающий жизнь надежде,
И все желанья, глубоко
        Подавленные прежде, -

Все потрясло ее до слез -
Любви, восторга, состраданья ...
И шепот с губ ее слетел -
     Чуть слышный, как дыханье.

Она звала меня - и грудь
Ее вздымалась молодая.
Поймав мой взгляд, она ко мне
  Приблизилась, рыдая.

Руками шею обвила,
Приникла робко и несмело,
И мне украдкою в лицо,
   Откинувшись, смотрела.

То страсть была - и страх, и стыд,
И было робкое стремленье
Тесней прижать младую грудь -
    И скрыть ее волненье.

Но успокоенная мной,
В своей любви призналась дева
И с той поры она - моя,
     Мой  ангел - Женевьева!


1799

  ******   
       I explain the silvered passing of a ship at night,
       The sweep of each sad lost wave
       The dwindling boom of the steel thing's striving
       The little cry of a man to a man
       A shadow falling across the greyer night
       And the sinking of the small star.
      
       Then the waste, the far waste of waters
       And the soft lashing of black waves
       For long and in loneliness.
      
       Remember, thou, o ship of love
       Thou leaves! a far waste of waters
       And the soft lashing of black waves
       For long and in loneliness.
      
      
       Я хочу запечатлеть серебристый след корабля в ночи,
       Всплеск каждой печальной угасающей волны,
       Замирающий шум воды под стальным килем,
       Отрывистые выкрики людей,
       Тень, падающую в ночной мрак,
       И звезду, тонущую в пучине.
      
       Потом - лишь просторы, бескрайние просторы вод
       И тихий говор черных волн,
       На долгие времена, в одиночестве.
      
       Помни же, о ты, корабль любви,
       Ты покидаешь бескрайние просторы вод
       И тихий говор черных волн
       На долгие времена, в одиночестве.

Крестьяне
                 Работники (их Грез так приторно умел
                 Разнежить, краскою своей воздушной тронув
                 В опрятности одежд и в розовости тел,
                 Что, кажется, они средь сахарных салонов
                 Начнут сейчас шептать заученную лесть) -
                 Вот они, грязные и грубые, как есть.

                 Они разделены по деревням; крестьянин
                 Соседнего села - и тот для них чужой;
                 Он должен быть гоним, обманут, оболванен,
                 Обобран: он им враг всегдашний, роковой.
                 Отечество? О нет! То выдумка пустая!
                 Оно берет у них в солдаты сыновей,
                 Оно для них совсем не та земля родная,
                 Что их труду дарит плод глубины своей.
                 Отечество! Оно неведомо равнинам.
                 Порой там думают о строгом короле,
                 Что в золото одет, как Шарлемань, и в длинном
                 Плаще своем сидит с короной на челе;
                 Порой - о пышности мечей, щитов с гербами,
                 Висящих по стенам в разубранных дворцах,
                 Хранимых стражею, чьи сабли - с темляками...
                 Вот все, что ведомо о власти там, в полях,
                 Что притупленный ум крестьян постигнуть в силах.
                 Они бы в сапогах сквозь долг, свободу, честь
                 Шагали напролом, - но страх окостенил их,
                 И можно мудрость их в календаре прочесть.
                 А если города на них низвергнут пламя -
                 Свет революции, - их проницает страх,
                 И все останутся они средь гроз рабами,
                 Чтобы, восстав, не быть поверженными в прах.

    МОЙ КРАЙ


     там откуда я иду мир еще зелен
     там нет ни транспорта ни билетов
     он красив и мерзок но прежде всего живуч и слеп
     как нарисованная муха

     алоэ хворают но цветут сладостно как никогда
     должности пышно цветут
     побегами иллюзий:
     крылатые лягушки воркуют без передышки,
     киты по вечерам обдают паром блестящие дюны
     в то время как вулканы из последних сил сдерживают желчь

     солнце сверкает и тучи исходят дождем
     деревья дрожат и от страха становятся спичками
     коровы блеют и писают молоком
     собаки имеют полное право пойти в полицию -
     таковы краеугольные камни;

     только люди неподвижны
     белые и черные и прочие
     в равной мере расстрелянные на скалах
     и каждый отдельно превращается в зеленое гуано

   ПЕРВЫЙ ДЕНЬ


Полю Элюару

Оно удивительным будет -
Дерево, которое первым встретит зарю
Утром первого дня.

Дня, когда темень уйдет,
И не станет господ,

И народ,
Один на один с собой,
Увидит зарю.

Она удивительной будет -
Заря, которая приголубит дерево
Утром первого дня.

Дня, когда люди хлынут на улицы,
Когда люди, ликуя и празднуя,
Увидят дерево
В обнимку с зарей.

    ЕСЛИ...

                      О, если ты покоен, не растерян,
                      Когда теряют головы вокруг,
                      И если ты себе остался верен,
                      Когда в тебя не верит лучший друг,
                      И если ждать умеешь без волненья,
                      Не станешь ложью отвечать на ложь,
                      Не будешь злобен, став для всех мишенью,
                      Но и святым себя не назовешь,

                      И если ты своей владеешь страстью,
                      А не тобою властвует она,
                      И будешь тверд в удаче и в несчастье,
                      Которым, в сущности, цена одна,
                      И если ты готов к тому, что слово
                      Твое в ловушку превращает плут,
                      И, потерпев крушенье, можешь снова -
                      Без прежних сил - возобновить свой труд,

                      И если ты способен все, что стало
                      Тебе привычным, выложить на стол,
                      Все проиграть и вновь начать сначала,
                      Не пожалев того, что приобрел,
                      И если можешь сердце, нервы, жилы
                      Так завести, чтобы вперед нестись,
                      Когда с годами изменяют силы
                      И только воля говорит: "Держись!" -

                      И если можешь быть в толпе собою,
                      При короле с народом связь хранить
                      И, уважая мнение любое,
                      Главы перед молвою не клонить,
                      И если будешь мерить расстоянье
                      Секундами, пускаясь в дальний бег, -
                      Земля - твое, мой мальчик, достоянье!
                      И более того, ты - человек!

***
                        Иду, размышляя, по росным
                         лугам, по тропе луговой.
                         Дубы пропыленные, сосны
                         зеленые над головой.

                         Куда убегает тропинка?
                         Не знаю. Она далека.
                         Ложится вечерняя дымка,
                         и падает песня в луга.
                         Ах, в сердце заноза застряла.
                         Однажды я вырвал ее
                         и чувствую - сердца не стало.
                         Кто скажет, где сердце мое?

                         И дума моя безответна,
                         и в тишь отдаются шаги,
                         и слышно в тиши, как от ветра
                         звенят тополя у реки.

                         И песня моя безутешна,
                         а вечер темней и темней,
                         и за темнотою кромешной
                         не видно тропинки моей.

                         Заноза моя золотая,
                         как счастлив я был бы опять,
                         горючие слезы глотая,
                         забытую боль ощущать!

    ЧЕРНЫЙ МАЛЬЧИК

                    Мне жизнь в пустыне мать моя дала,
                     И черен я - одна душа бела.
                     Английский мальчик светел, словно день,
                     А я черней, чем темной ночи тень.

                     Учила, мать под деревом меня
                     И, прерывая ласками урок,
                     В сиянье раннем пламенного дня
                     Мне говорила, глядя на восток.

                     - Взгляни на Солнце, - там господь живет,
                     Он озаряет мир своим огнем.
                     Траве, зверям и людям он дает
                     Блаженство утром и отраду днем.

                     Мы посланы сюда, чтоб глаз привык
                     К лучам любви, к сиянию небес.
                     И это тельце, этот черный лик -
                     Ведь только тучка иль тенистый лес.

                     Когда глазам не страшен будет день,
                     Растает тучка. Скажет он: "Пора!
                     Покиньте, дети, лиственную сень,
                     Резвитесь здесь, у моего шатра!"

                     Так говорила часто мать моя.
                     Английский мальчик, слушай: если ты
                     Из белой тучки выпорхнешь, а я
                     Освобожусь от этой черноты, -

                     Я заслоню тебя от зноя дня
                     И буду гладить золотую прядь,
                     Когда, головку светлую клоня,
                     В тени шатра ты будешь отдыхать.