Я прыгаю в лето. Подъезда защелкнута пасть.
Скорее, скорее из душных, занудливых комнат
В высокие травы хотя на мгновенье упасть,
В реке искупаться и детство далекое вспомнить.
Пронизанный зноем, здесь воздух до одури пьян,
И даже деревья припудрены пылью и пеплом.
Мне снится напрасно страна земляничных полян,
Ее поглотило машинно-зудящее пекло.
В расплавленный полдень проклятья срываются с губ,
И рвется душа из асфальта запекшихся корок.
В распятое небо гвоздями дымящихся труб
впивается глубже и глубже безжалостный город.
Алый берег над белой рекой
Оберегом – стеной крепостною,
И повсюду – в воде, над водою
Серебристый струится покой.
И повсюду печаль разлита.
По теченью – ни лодочки встречной.
Первобытным молчанием вечность
Так сурово сомкнула уста.
Лишь кипит комариная звень
На просторе, привольном и диком,
И светлы деревянные лики
Позаброшенных деревень.
Живут в деревне могикане,
Вдали от центра, от дорог.
Там могиканин дядя Ваня
Заводит утлый свой челнок.
Он ловит царскую стерлядку
На хитроумный самолов,
И достает гармонь-трехрядку
Свою за праздничным столом.
Из диких ягод варит брагу.
А в День Победы, как всегда,
Медаль наденет "За отвагу"
И орден "Красная Звезда".
С июня, с самого начала,
Он отступал и наступал,
Контужен, ранен - все бывало,
А вот вернулся - не пропал.
Пришел - один на всю деревню,
Один на двадцать шесть дворов.
В краю лесном, медвежьем, древнем
Он и поныне - жив-здоров.
В июле - время золотое,
Жара в деревне - как в Крыму,-
Приедет внук - студент-историк
На отдых к деду своему.
И рассуждать за чаем станет,
Заезжих лекторов умней:
Мол, виноват товарищ Сталин
Во всех несчастьях наших дней.
Ему, конечно, лучше видно...
Не вступит дядя Ваня в спор.
С непониманьем и обидой,
Смолчит, мусоля "Беломор"...
Гремит под колесом грунтовка,
Дорога - смейся или плачь?
Автобус прыгает неловко,
Взлетая, как футбольный мяч.
Водила в копоти и мыле
Пространство рвет на абордаж,
И шлейфом оголтелой пыли
Окутывает "пазик" наш.
А за бортом - зеленый космос,
Простор на тысячу парсек,
Тьма елей, сумрачных и острых
(Песчинка - жалкий человек).
Лишь изредка стена откроет
Для глаз лазейку невзначай:
Мелькнет деревня-астероид,
Кометой вспыхнет иван-чай.
И все. Мгновенно пролетаем.
Дробинки гравия вослед.
И снова мир необитаем
На миллионы светолет.
Деревенский вечер. Кружка молока.
Спелая клубника в блюдце на столе.
В узкое окошко смотрят облака.
Музыка июля прячется в траве.
Прячется, ликует на беспечный лад
Золотая скрипка радостной жары.
Выйдешь на крылечко – веселеет взгляд:
Запылали всюду рыжие костры.
Густо пахнет сеном. Воздух как вино.
И такая легкость в сердце и в судьбе,
Словно все печали сгинули давно,
Взяли, да исчезли сами по себе.
В воздухе звенящем нет ни ветерка.
Много ль в жизни надо – вовсе ничего:
Деревенский вечер, кружка молока,
Облако в окошке – только и всего
Деревня: дерево, вода,
Два цвета - серый и зеленый.
Верхушка лета - холода,
Июль серебряно-студеный.
Иссиня-черная Двина,
Натужно вздувшаяся вена,
Осенним холодом полна
"В лесном убранстве неизменном".
Забытый Богом, дикий край,
Лесное царство Берендея,
Болотно-комариный рай!
Душой в работе молодея
Средь недряхлеющей красы
Высоких изб в старинном духе
Живут седеющие псы
Да загорелые старухи.
И, возвышаясь над рекой,
Вздыхая изредка и тяжко,
Хранят молчание и покой
Лишь пихты - вечные монашки...
долгое «о»
сохраняет прохладную радость
северной речи,
запах открытой воды,
свежеобструганных досок,
сосновых,
упругих и звонких,
долгое «о»
словно высокий угор
над Двиною,
родной и угрюмой,
солнце июльских ночей,
долгое «о»
сохраняет певучую вечность
русского слова.
ласковым воспоминанием
в сердце осталось купание
в августе, после Ильина дня,
в северной строгой реке
(имя имеет значенье?)
медленно, властно вода обнимает меня,
я подчиняюсь теченью
о, подвижная, непостижимая жизнь!
я в тебя прыгаю,
становлюсь частицей,
птицей…
чуточку от реальности оттолкнись –
и уже не сможешь остановиться:
руки-ноги – словно сами собой –
легко, упруго, неутомимо.
я зависаю над темною глубиной
и облака проплывают мимо.
а вокруг – согретая солнцем муть,
тайна коричнево-золотая.
…сокровенная моя, русалочья суть,
может быть, ты погубишь меня?
не знаю.
сердце сладко и страшно так холодеет.
быть счастливой могу лишь только в воде я.
А в горнице – звезда, и запах зверобоя,
и мой воздушный змей (из детства занесло).
кузнечиковый треск, и щелканье ночное,
и бабочка-глупыш бодается в стекло.
и дышит тишина из черного прохода,
совсем не страшно, нет, по-дружески почти.
здесь все для счастья есть – есть книги и свобода.
и никуда не хочется идти.
подглядывает прошлое живое
из щелочек, из пыльных уголков.
и время высохло, как стебли зверобоя,
обломанные маминой рукой.
Экзотика: репейники, крапива,
Шиповником пропахшая поветь.
Избушка к небу жмется сиротливо.
И хочется от счастья замереть.
По вечеркам – ни ветерка, ни звука.
Торжественный закат неотразим.
Такая красота! Такая…скука –
Одно спасенье – сбегать в магазин
За «беленькой», а утречком – за пивом.
И понеслась гуляночка в карьер!
И вот уже подмигивает криво
Последний деревенский кавалер.
Какая диалектика в стакане!
Извечная борьба добра и зла,
И бытия заляпанные грани…
Хозяюшка! Готовь-ка лучше баню!
Отпарим наши души добела!
