Александр Сумароков

Мой дух, коль хочешь быти славен,

Остави прежний низкий стих!

Он был естествен, прост и плавен,

Вижу будущие веки:

Дух мой в небо восхищен.

Русских стран, играйте, реки;

Пою оружие и храброго героя,

Который, воинство российское устроя,

Подвигнут истиной, для нужных оборон

Потемкин! Не гнусна хороша рифма взгляду
И слуху не гадка,

Хотя слагателю приносит и досаду,
Коль муза не гладка,

И геликонскому противна вертограду,
Когда свиньей визжит.

Виргилий, Цицерон,

Бургавен, Эйлер, Локк, Картезий и Невтон,
Апелл и Пракситель, Мецен и Сципион.

О треблаженная божественная мода!
Зайди когда в приказ —
Где столько, как у нас,
Бумаги в день испишут?

Гора содвигнулась, а место пременя

И видя своего стояния кончину,
Прешла Бальтийскую пучину

И пала под ноги Петрова здесь коня.

Когда-то Голуби уговорились
Избрати Коршуна царем,
Надежду утвердив на нем,
И покорились.

Уж нет убежища среди им оных мест,

Он на день Голубей десятка по два ест.

Где ни гуляю, ни хожу,

Грусть превеликую терплю;

Скучно мне, где я ни сижу,

В сем доме жительство имеет писарь Сава.

Простерлася его по всей России слава.

Вдовы и сироты всеместно это врут,

Все меры превзошла теперь моя досада.

Ступайте, фурии, ступайте вон из ада,

Грызите жадно грудь, сосите кровь мою!

Солжет ли земнородно племя,
Коль скажет то: «Всего дороже время»?

Чего поселянин во осень не сожнет,

Того и в житнице его зимою нет.

В любови некогда — не знаю, кто, — горит,

И никакого в ней взаимства он не зрит.
Он суетно во страсти тает,

Но дух к нему какой-то прилетает

Волк ел — не знаю, что, — и костью подавился,

Метался от тоски, и чуть он не вздурился.

Увидел журавля и слезно стал просить,

Дрались Орлы,
И очень были злы.
За что?
Того не ведает никто.

Под самыми они дралися небесами;

Не на земли дрались, но выше облаков,

Возница пьян, коней стегает,

До самых их ушей он плетью досягает.

А Лошади его за то благодарят
И говорят: