Константин Батюшков

Когда в страдании девица отойдёт

      И труп синеющий остынет, —

Напрасно на него любовь и амвру льёт,

Крот мыши раз шепнул: «Подруга! ну, зачем
‎На пыльном чердаке своем

Царапаешь, грызешь и книги раздираешь:

Ты крошки в них ума и пользы не сбираешь?»
‎«Не об уме и хлопочу.
‎Я есть хочу».

Как трудно Бибрису со славою ужиться!

Он пьёт, чтобы писать, и пишет, чтоб напиться!

Среди трудов и важных муз,

Среди учености всемирной

Ты не утратил нежный вкус;

Подражание Грессету



Qu’heureux est le mortel qui, du monde ignoré,

О любимец бога брани,

Мой товарищ на войне!

Я платил с тобою дани
4 Богу славы — не одне:

Как я люблю, товарищ мой,

Весны роскошной появленье

И в первый раз над муравой
4 Весёлых жаворонков пенье.

Скажи, мудрец младой, что прочно на земли?
‎Где постоянно жизни счастье?

Мы область призраков обманчивых прошли;
‎Мы пили чашу сладострастья:

5 Но где минутный шум веселья и пиров?
‎В вине потопленные чаши?

Где мудрость светская сияющих умов?
‎Где твой Фалерн и розы наши?

Мой друг! я видел море зла

И неба мстительного кары;

Врагов неистовых дела,

Только дружба обещает

Мне бессмертия венок;

Он приметно увядает,

Блажен, кто друга здесь по сердцу обретает,

Кто любит и любим чувствительной душой!

Тезей на берегах Коцита не страдает,

Как ландыш под серпом убийственным жнеца
Склоняет голову и вянет,

Так я в болезни ждал безвременно конца,
И думал: Парки час настанет.

Уж очи покрывал Эреба мрак густой,[Вар. 1]
Уж сердце медленнее билось:

Всё Аристотель врет! Табак есть божество:
Ему готовится повсюду торжество.

Вчера, Бобровым утомленный,

Я спал и видел странный сон!

Как будто светлый Аполлон,
4 За что, не знаю, прогневленный,