Леонид Мартынов. Избранные произведения в 2-х т.Москва: Художественная литература, 1990.

А почему
По вечерам,
Как все седые ветераны,
Рассказывая столь пространно

Копал я землю,
В ней таилось много
Того, чего не быть и не могло,
Но попадались меж костей и рога

И далекого и близкого,
И высокого и низкого сочетанье воедино,
Так ли ты необходимо?

Не будь
Увядшим гладиолусом,
Все ниже голову клоня,
Не говори упавшим голосом,

Теперь,
Когда столь много новых книг
И многому идет переоценка,
Я как-то заново прочел дневник

Жалко, что кончается
Старая тетрадь.
Но не огорчается:
Трать бумагу, трать!

     Даты     
Расставляются     
Не без труда!     
Есть стихи, что написаны много раньше, а напечатаны позже когда-то...     

А если
Нос мы вздернем
И ухмыльнемся черство,
Предупреждаю: с корнем я вырву непокорство!

Рифм изобилие
Осточертело мне.
Ну, хорошо, я сделаю усилие
И напишу я белые стихи!

В роще,
Где туристами
Ставятся шатры,
Есть над быстрой Истрою

Со смерти
Все и начинается,
И выясняется тогда,
Кто дружен с кем,

Расскажу
О Тане-Богоразе я.

Мне было двадцать лет,

     Нет, это не день моего рожденья! И если б даже было и так, то это было лишь совпаденьем,— я родился весной, а про это осеннее торжество даже не было мне никакого виденья, и я даже не слыхивал ничего и ни от кого про этот день, когда снежинки, витая, серебрили, как и теперь серебрят, все подряд от Урала и до Алтая...     
Это теперь я в книжках читаю про Мартынов день и присущий ему обряд!     
Теперь я знаю: в католических странах это был день поминания епископа Мартина Турского, во времена Реформации перенесенный в честь дня рождения Мартина Лютера с 11-го на 10-е ноября... Но мне вспоминается просто сибирское морозное утро, и в это утро — для нас юлианского, а для них, лютеран, григорианского календаря,— может быть, не в городе, где скрипели мои ребяческие салазки, а где-нибудь в снежной мгле переселенческих деревень, и случались тогда нищебродства в снегах, бубенцы, и шутейные розги, и ритуальные маски и пляски, но в городе я ничего такого не видел, и нечего фантазировать зря! И никто не кутался в вывернутые тулупы или в какие-нибудь другие дорогие или недорогие меха, и со снежками не мешалась соломенная труха, и никто не восклицал: «Ха! Козлиную шкуру надень, как полагается в Мартынов день!» Нет!     
Но эстонцы, переселенцы с дальних западных побережий, ничего не вещая, а просто меня в этот день колбасой угощая медвежьей, говорили: «А вот и бисквит тебе свежий, вкусней, чем калач и пельмень!» И я говорил «спасибо», ибо не был невежей.     

Юнец,
Недели две
Я в Ленинграде жил.
Купаючись в Неве,

О, сельская пленительная ночь,
Ты в Иисуса веруешь Христа,
Иль бога-сына прогнала ты прочь,
Язычница, язычникова дочь,